Бойся Кошек
Шрифт:
Между тем он продолжал подмечать различные признаки того, как кто-то искусно пытается увлечь его идеей подольше пожить в этом городе: цветы на столике в спальне, новое, более удобное кресло в углу комнаты, даже некоторые дополнительные блюда к его обеденному столу. Его беседы с «мадемуазель Ильзой» также становились все более регулярными и приятными, и хотя они редко выходили за рамки разговоров о погоде или городских достопримечательностей, он подмечал, что девушка всякий раз стремилась их продолжить, а иногда ухитрялась вставить в них какую-нибудь странную фразу, смысла которой он никогда до конца не понимал, но которая неизменно казалась ему значительной и важной.
Именно эти случайные ремарки, полные неведомого ему содержания,
— Неужели месье до сих пор так и не принял своего решения? — мягко проговаривала она ему на ухо, когда они в предобеденный час сидели рядышком в залитом солнцем внутреннем дворике — знакомство их развивалось все убыстряющими темпами. — Если это так трудно, мы все должны помочь ему совершить этот шаг!
Вопрос этот поразил его, поскольку в точности соответствовал ходу его собственных мыслей. Задан он был с легким смехом, а на щеку девушки упал со лба темный локон, когда она повернулась и чуть плутовато заглянула ему в глаза. Возможно, он не вполне понял сокрытый в вопросе сугубо французский подтекст, поскольку от ее близкого присутствия он всякий раз еще больше путался в и без того непростых фразах, произносимых на этом языке. Но и сами эти слова, и та манера, в которой она их произнесла, и что-то еще, что оставалось скрытым за всем этим в ее сознании, попросту испугало его. У него сложилось убежденность в том, что весь город ждет от него, когда же он примет решение по какому-то крайне важному вопросу.
Вместе с тем ее голос и то обстоятельство, что она сидела так близко от него, облаченная в свое мягкое темное платье, оказывали на него поистине ошеломляющее, возбуждающее воздействие.
— Мне и в самом деле непросто отсюда уехать, — пробормотал он, захлебываясь в волнах ее бездонных глаз, — особенно теперь, когда мадемуазель Ильза снова с нами.
Его самого удивила удачность этой фразы и прозвучавшая в ней маленькая восторженная галантность. Но уже через секунду он прикусил язык и даже пожалел о том, что произнес ее.
— Таким образом, можно сказать, что вам понравился наш город, или вы все же собираетесь покинуть нас? — спросила она, словно не замечая комплимента.
— Он обворожил меня, но еще больше меня обворожили вы, — пролепетал он, чувствуя, что язык словно перестал подчиняться. Он был уже готов сказать нечто совершенно иное, как по содержанию, так и по тональности, но в этот момент девушка легко вскочила со своего стула и устремилась вперед.
— Сегодня у нас на обед луковый суп! — закричала она и, обернувшись, радостно засмеялась, глядя в его сторону, — и мне надо посмотреть, как там у них на кухне идут дела. Ведь если месье не понравится обед, он может покинуть нас!
Везин видел, как она пересекла внутренний дворик, передвигаясь с легкостью и грациозностью, присущей кошачьей породе, а простое черное платье облегало ее словно мех на теле какого-то гибкого животного. У застекленных дверей крыльца она еще раз обернулась и посмотрела на него, а затем на несколько секунд задержалась у входа, чтобы обменяться парой слов со своей матерью, которая, как и обычно, сидела неподалеку с вязальными спицами в руках.
Но как получилось, что в тот самый миг, когда его взгляд упал на эту неуклюжую, обрюзгшую женщину, обе они странным образом изменились, буквально преобразились? Откуда появилось в них это подчеркнутое, почти надменное достоинство и ощущение власти, которое словно по мановению волшебной палочки окутало обеих женщин? Что изменилось в этой грузной даме, отчего она внезапно приобрела осанистость королевской особы, и что вознесло ее на трон, словно в некой темной и страшной пьесе, в которой она размахивает своим скипетром над багровым
Затаив дыхание, Везин продолжал сидеть, словно прикованный к своему месту. Затем это необычное видение столь же внезапно, как и появилось, бесследно исчезло, и солнечный свет вновь озарил их. Девушка со смехом заговорила с матерью о луковом супе и с улыбкой глянула в его сторону поверх своего узенького изящного плеча, что навело его на мысль о розе, тронутой поцелуем росы и чуть склонившейся под тяжестью летнего воздуха.
И действительно, луковый суп в тот день был особенно хорош, поскольку он заметил на своем столике еще один прибор и с замиранием сердца услышал негромкое пояснение официанта насчет того, что «мадемуазель Ильза сегодня удостоит его чести отобедать вместе с ним, как того требует традиция в заведении ее матери».
И действительно, на протяжении всего этого восхитительного обеда она сидела напротив, спокойно щебеча на своем милом французском и проявляла заботу о том, чтобы его как следует обслуживали, добавляя к салату приправу и даже помогая ему накладывать то или иное блюдо. В тот же день, но чуть позже, когда он покуривал, сидя во внутреннем дворике и мечтая лишь о том, чтобы поскорее снова увидеть девушку, уже свободную от дел, она вновь вышла к нему. Когда он поднялся навстречу, она, остановившись, выдержала застенчивую мимолетную паузу, а затем произнесла:
— Моя мама говорит, что вам надо получше ознакомиться с достопримечательностями нашего городка, и я тоже так думаю. Возможно, месье не откажется, если я стану его гидом? Я могу показать ему абсолютно все, поскольку наша семья живет здесь на протяжении уже многих поколений.
Прежде, чем он успел подыскать хотя бы единственное слово, чтобы выразить свое удовольствие от этого предложения, она взяла его за руку и повела на улицу — сопротивляться он даже и не думал, — причем все ее манеры при этом, как и прежде, отличались подкупающей непосредственностью, в которой не было и намека на резкость или нескромность. Лицо ее также светилось радостью и откровенной заинтересованностью, а в своем коротком платье и с ниспадающими волосами она скорее походила на очаровательного семнадцатилетнего ребенка — невинного и игривого, гордящегося родным городом и совсем уже по-взрослому восторгающегося его древней красотой.
Так вместе они и шли и она показывала ему то, что, как ей казалось, заслуживало особого внимания: покосившийся старый дом, в котором некогда жили ее предки; мрачный, аристократического вида особняк, в котором на протяжении столетий проживала семья ее матери; старинная рыночная площадь, на которой несколько веков назад целыми дюжинами сжигали заживо ведьм. Она ни на секунду не переставала оживленно комментировать увиденное, хотя он не понимал и десятой доли из всего сказанного ею, продолжая тащиться рядом, проклиная свои сорок пять лет и всем сердцем ощущая игривое преимущество ее беззаботной юности. Она говорила и ему казалось, что и Сурбитон, и вся Англия остались где-то далеко позади, почтив другой эпохе мировой истории. Голос ее ласкал в его душе нечто безмерно старое, то что дремало где-то в глубине его естества, убаюкивал поверхностные слои его сознания. Также заставляя их погрузиться в сон и одновременно взывая к пробуждению нечто гораздо более древнее. Подобно городу со всей его тщательно отработанной и выверенной претензией на современную активную жизнь, верхние пласты его разума постепенно размягчались, немели, теряли былую чувствительность, зато все более давало о себе знать то, что доселе пребывало в глубоком сне. Громадный Занавес покачивался из стороны в сторону и был готов в любое мгновение взмыть ввысь.