Божедомы
Шрифт:
X
Порохонцева пришла сюда на минуту по делу, — ей нужны были кое-какие хозяйственные вещи, которыми она хотела позаимствоваться у Дарьяновых для ожидаемых ввечеру гостей; но, сделавшись свидетельницею так называемого сражения, она вынуждена была замедлить свой визит и принять несколько иную позицию. Дарьянова неотразимо стремилась оправдаться перед нею в сцене, которой Порохонцева была невольной свидетельницей, и засыпала ее откровениями. Ольга Арсентьевна делала всякие
— Вы напрасно и останавливаете меня, — говорила ей Мелания, — потому что я вовсе вам не жалуюсь и говорю это не по слабоволию. Я до сих пор никому не говорила про нашу жизнь…
— И хорошо поступили бы, мой друг, если бы не делали этого исключения и со мною, — отвечала Порохонцева. — Что я за судья вам?
— Не судья, ch`ere Olga; но вы умная женщина; вы прекрасно поставили себя с своим мужем: научите меня: как вы этого достигали?
— Я никак этого не достигала, — это само так сделалось.
— Но вы, однако, можете же мне сказать: в чем же, по-вашему, причина, что у нас это не так; что я этого не достигаю?
— Нет, не могу.
— То есть не хотите?
— Нет, я не могу, потому что я ничего не знаю и никого не могу учить. Я сама живу как живется.
— Нет, вы всегда такая хитрая; вы скрываете.
— Что же я скрываю?
— Как вы ссорились с вашим мужем. Я откровенна, я вам это говорю, а вы скрываете.
— Да мы никогда не ссорились.
— Все ссорятся.
— А мы не ссорились.
— Ну так в чем же этот секрет?
— Мы не мешаем друг другу.
— Да; он тоже всем говорит, что он мне ни в чем не мешает; но все это фразы: я пл'aчу — это ему неприятно; я смеюсь — это его бесит. Это называется свобода! Пусть он лучше мне напишет правила, как я должна жить.
— Полноте, пожалуйста: какие глупости! Какие это можно писать правила?
— Конечно, можно! Я по крайней мере буду знать, чего он от меня хочет?
— Вы просто как кошка влюблены в вашего мужа и хотите, чтоб он беспрестанно вами занимался, — проговорила, улыбнувшись, Порохонцева.
— Я влюблена в моего мужа?
— Да; это movais ton, [14] говорят, но мы ведь, слава Богу, не большие барыни, и вы умница, что этого не слушаете.
— Я? Я… Я влюблена?
— Как кошка.
— Поздравляю вас с счастливым сравнением. Это сравнение не идет ко мне: я не кошачей породы.
— А царапаетесь?
— Потому что меня трогают.
— А вы хотите, чтобы он вас не трогал?.. Полноте врать, Мелания! Ваш муж, точно, виноват перед вами, но виноват тем, что дает вам слишком много воли.
14
Дурной
— Скажете!
— Он резонирует с вами там, где должен бы просто сказать: «это так должно! Я так хочу», — вот вы и мучитесь, и сочиняете себе напасти. Вы принадлежите к тем женщинам, которые непременно желают смотреть на мужа снизу вверх, а ваш Валерьян Николаич этого вам не устроивает: вот вы и несчастливы. Вас надо немножко в руках держать.
— Да вы ведь… я в самом деле напрасно с вами и говорю: у вас всегда женщина виновата.
— Конечно, напрасно: я это вам и прежде говорила.
— Вы сами женщина и всегда против женщин.
— Я против тех, кто не прав, кто виноват.
— Женщина против женщин! — воскликнула, презрительно пожав плечами, Дарьянова.
— Мужчины же бывают и обвинителями мужчин на суде и осуждают их, — отчего же женщине не быть справедливой, Мелания? За что вы отнимаете у нас право быть справедливыми?
— Мне нет до этого дела!
— Как нет дела?
— Так, нет, да и кончено. Женщина попрана, женщина унижена, у женщины нет прав, и я больше ничего знать не хочу.
— И вдобавок ко всему этому вы отнимаете у нее первое человеческое право: не уступать мужчине в чувстве справедливости! Ведь выходит, что я за женщин, — вы против них теперь. Но перестанем говорить об этом: я к вам пришла за делом: будьте милы, ссудите меня кой-чем вот по этой записочке, — я к вам через часок пришлю солдата; а сами дайте мужу ручку, да приходите вечером ко мне.
— Нет, простите, душка: я все пришлю вам, но сама не буду.
— У нас будет Туганов.
— Так что ж такое?
— Он такой умница, — его всегда хорошо слушать.
— Ну, Бог с ним: мне уж надоело слушать умников. — Порохонцева встала и, взявшись за свою шляпу, проговорила:
— Мне будет очень жаль, что я вас не увижу у себя.
— Не сердитесь, пожалуйста, ch`ere Olga.
— Сердиться не имею права, но все-таки досадно. Вы украшенье наших бедных пиров.
— Ну, полноте!
— Конечно.
Дарьянова взглянула на себя искоса в зеркало и, проведя язычком по розовой губке, сказала:
— Не льстите, пожалуйста! А впрочем, это все равно: я прошу вас позволить мне остаться дома.
— Ну, как хотите, — отвечала ей, пожимая ее руку, Порохонцева. — Только мужа же своего по крайней мере, пожалуйста, пустите.
— Да разве я его когда-нибудь держу или могу удержать?
— Мелания!.. Разумеется, можете! — воскликнула, смеясь и тряся руку Дарьяновой, Порохонцева.
— Как раз! Чем это? — отвечала, начиная развеселяться, Мелания.
— Умом, любовью, сердцем… красотою! Мелания, вы так богато вооружены, что с вами невозможно бороться.