'Божеское' (сборник)
Шрифт:
– - Здравствуйте!
– - Ну и метет!
– - Да уж метет!
Разматываюсь и вижу: из второй хатенки в дверном проеме выглядывают десять детских головенок. Я даже разматываться перестал.
– - Что это такое?
– - спрашиваю.
– - Это наши дети.
– - Сколько же вам, -- спрашиваю хозяина, -- лет?
– - Пятьдесят восемь.
– - А вам, тетка?
– - Не знаю: то ли сорок, то ли пятьдесят.
У тетки под грудью гражданин месяцев так с пять или шесть.
Сосет
Пятидесятивосьмилетний гражданин говорит:
– - Это Алешка, меньшой наш... Шестой ему месяц пошел. А двух дочек уже замуж отдал.
– - Не двух, а трех, -- поправляет тетка.
– - Разве три их?
– - Знамо, три.
– - Скажи на милость, а мне все сдается, что две.
– - Трех выдали, две остались, да такие, что аж плачут -- замуж!
А это все малышня. Вон Ульяна, то Дунька, а там Петро, Роман, Михайло, Митрофан, а это вот Ванька, за ним -- Наталка, а то Галя... А это Алешка.
У Алешки выскользнуло изо рта это самое, и он громко заплакал.
– - Цыть, Алешка, цыть! Да цыть же, говорю! Помер бы ты, что ли!
В болдыре гудит и высвистывает нечистая сила. Десятеро детей кашляют. Кашляют надрывно, взахлеб. Кашляют без передышки.
И в пароксизме кашля надрывного срывается с лежанки босой Ванька (а может, то Михайло, Митрофан, Наталка или Галя) и бежит во двор "до ветра".
– - Да вы что? Так же погибнут дети! Босиком в такую лютую завирюху во двор?!
Мать:
– - Да разве ж то во двор? Оно же только за порог, и назад.
Отец:
– - Да леший их не возьмет! Перекашляются! Соседи и то диву даются: да что за дети, говорят, у Митрофана: и не умирают тебе и не болеют тебе...
– - А в школу ходят?
– - Не! Нема у нас школы.
– - И все неграмотны?
– - Все!
Меня начинает душить кашель.
И тогда под аккомпанемент раздирающего десять глоток кашля мы начинаем разговаривать.
Про все говорили. И про село и про город...
– - Газеты читаете? (Отец умеет читать, когда-то отбывал службу в войске.)
– - Не.
– - А я привез.
Мать:
– - Петр! Смотри, газетка! Вот накуришься!
Отец:
– - Курят уже, сукины сыны!
Рассказываю о городе. Рассказываю обо всем, что в городе.
Мать:
– - А скажите: и фасоля у вас на фунты? И горох?
– - И горох у нас, -- говорю, -- на фунты и фасоль на фунты.
– - О господи! Да разве ж фунтами насытишься?
Тогда мне рассказывают о самом наболевшем: о хлебе.
– - Ежели бы не отбирали!
– - А зачем он вам, коль излишек имеется?
– - А так...
– - Да и не отбирают же, а покупают.
– - Так-то так, да вот...
Укладываемся спать.
Мать:
– - Я б это вас и молочком
Отец:
– - Так смотрят, сукины сыны!
Петро:
– - Привязывал же, да коротко, чтоб ему сдохнуть!
Митрофан:
– - Теленка коротко привязал, а корову -- длинно, вот он и высосал.
Ложимся.
На сон грядущий длинно рассказывает мне хозяин, как украли у него давешним годом десять мешков ("да новых же, новехоньких"), и как все ходили к ворожее, и как она на карты бросала да на зеркале ворожила и сказала: -- И не ходите далече и не шукайте, а смотрите через две хаты.
И как в воду глядела.
После заснули.
Я не спал. Я слушал, как мучились в пароксизмах кашля десятеро неграмотных детей на тринадцатом году революции, и думал о культурной работе. О национально-культурной и интернационально-культурной. И по всем извилинам мозга моего плыла прекрасная фраза прекрасного поэта:
Темная моя отчизна!
И я высчитывал, во сколько раз толще оковы культурного порабощения оков социального порабощения. И когда упадут первые, если вторые упали тринадцать лет назад?
А наутро, еще не рассвело, приветствовал меня хозяин с добрым утром:
– - Доброе утро вам! Пошел это я ночью до ветра, сходил, лег да подумал: нелегко вам там, в городе, жить, ежели все купленное! О!
А в степи буря, в степи вьюга, на хуторе тоскливо воют собаки, а в волдырях гудит нечистая сила.
1930 ______________________________________________________________________
Чудо
– - "Вербные слезы господни". Что такое "вербные слезы"... Вон в Лентратевке чудо свершилось. Вот это чудо! Такое чудо, что все эти "слезы вербные", все "обновления икон", "кровь господня" с креста калининского -- так все это детские игрушки против лентратевского чуда. О!
– - Расскажите, голубчик!..
– - Слушайте... Как раз на Полупетра, после полудня, солнышко уже на вечернюю полосу наклонилось, выгнала Килина корову свою Лыску со двора. Поить выгнала. Гонит себе, покрикивает, хворостиной помахивает...
Ветерок небольшой повевает... И вдруг на дороге как завоет, как загудит, засвистит... Два черта за чубы схватились -- такой вихрь. Как закрутило, закрутило, закрутило. Царица моя небесная... Как подскочит к Килине -- да так ее юбку кадкой и поставит. И как крутанет ее на месте мельничкой и... подхватит вверх. Зажмурила несчастная женщина глаза, перепугалась и шепчет:
– - Да воскреснет бог и расточатся врази его.
А оно ей в рожу как захохочет да как закричит:
– - Хо-хо-хо! Не расточатся, Килина!