Божественный яд
Шрифт:
Вопрос остался без ответа. Длинные пальцы мужчины, оказавшиеся неожиданно сильными и твёрдыми, мягко перехватили её кисти, забрали и отложили щуп и пинцет — спокойно, деловито, без спешки.
Идана не сопротивлялась. Она уже не помнила, о чём только что говорила, и не замечала, что именно он делает: безо всякой магии его взгляд зачаровывал и совершенно лишал воли. Пристальный, глубокий, бархатный, обещающий и зовущий…
Колдовство не рассеялось, а только окрепло, когда ладонь мужчины легла ей на талию. За время их знакомства это прикосновение стало привычным и совсем не смущало, потому что обычно не несло никакого чувственного подтекста. Придержать, подвинуть — ему проще
Обычно. А сейчас вторая его рука мягко легла на шею сбоку, скользнула назад и вверх, к затылку, крепко обхватила. Пару мгновений Ида неловко держала выпущенные на свободу руки перед собой, не сообразив вот так с ходу, куда их деть.
Мысли, даже простые, вообще сейчас возникали неохотно и не задерживались. Да какие могут быть мысли, когда его глаза — тёмный, гибельный омут — так близко и глядят так пристально, что сердце в ответ то ли замерло вовсе, то ли колотится где-то в горле мелко-мелко, быстро-быстро.
А потом он поцеловал — настойчиво, уверенно, жарко, — и мыслей не осталось вовсе. Зато сразу нашлось, куда применить руки: ими оказалось очень удобно обнимать твёрдые плечи.
В отличие от Иды, для которой поцелуй оказался неожиданностью, Маран прекрасно сознавал, что делает. Он сразу понял, что его неудовольствие — это ревность. Было неприятно слушать, как эта девушка рассуждает о других мужчинах. Хотелось — и это, пожалуй, было самое сильное желание с момента осознания себя в новом мире, — заставить её не просто замолчать, а перестать думать о ком-то ещё.
Марану вполне хватило времени, чтобы со всех сторон рассмотреть это своё желание, взвесить и оценить. Его можно было волевым усилием отодвинуть, запретить, перестать воспринимать очаровательную трантку как женщину.
Можно было. Если бы он сумел ответить себе на простой вопрос: зачем?
Терпеть боль, смирять ярость и жажду, не испытывать страха. Он всё это умел, а сейчас его вела именно жажда. Вот только цели всего этого больше не существовало, он так и не сумел её вспомнить. А без неё не было никакого смысла лишать себя удовольствия.
Ида ответила на поцелуй охотно и сразу, пусть не очень умело, но пылко, и Маран окончательно отбросил сомнения. Да, нечестно и совсем неблагородно отвлекать девушку от разумных планов на будущее, тем более когда у самого тех планов — на два дня вперёд, и женитьба среди них точно не значится.
Но ему совсем не нравилось слушать эти её здравые рассуждения, и совесть его не мучила. Ни в этот момент, ни тем более чуть позже, когда он потянул Иду себе на колени: так целоваться было удобнее. А ещё можно было вытащить шпильки и аккуратно закопаться пальцами в мягкие кудряшки, пышной волной рассыпавшиеся во плечам.
Ощущения оказались полузабытыми, но — безусловно приятными. Стройное женское тело в объятьях, тонкий цветочный запах кожи, губы — нежные, тёплые, послушные. От её податливости, от терпкого вкуса поцелуя и неуверенных ласкающих прикосновений — по шее, по плечам сквозь одежду, — Марана захлестнуло тёмной, душной волной желания. Много ли надо, чтобы стащить с неё эти штаны? Стол высокий и удобный, и это…
«Это будет ошибкой», — резко осадил он самого себя.
В той, прошлой жизни с женщинами тоже всё было гораздо проще. Они были вокруг и были доступны по щелчку пальцев. Его боялись, им восхищались, его хотели, и этого хватало, а о чём-то более серьёзном он никогда не задумывался. Он жил другим и ради другого, не влюблялся и не любил, и семья для него была больше средоточием рассудочных интересов, чем близкими и родными людьми. Он вообще никогда не задумывался о том, чтобы обзавестись какими-то близкими людьми. Зачем они нужны?
Сейчас… Те годы и те куски воспоминаний, которые выпали из его жизни, явно были наполнены чем-то другим. Потому что сейчас, оглядываясь назад, Маран вполне сознательно не стремился возвращаться к прежней жизни. Не потому, что теперь законы были строже, не из-за данного Владыке обещания убивать только в порядке самозащиты и не из жалости к незнакомым людям.
Он всем существом ощущал, что та жизнь — она закончилась. Сама и давно, ещё тогда. Перевёрнутая страница, как вороватое полуголодное детство, как продажа в ученичество к старому наёмнику. Как знакомство с тогдашним главой семьи Чёрного Меча и заключение с ним контракта, одним из условий которого было вхождение в семью на правах признанного бастарда этого самого главы. Редкая удача для того, кто от рождения не имел ничего, кроме данного в храме имени: фамилия уличному отребью не полагалась. Уже много позже Маран случайно выяснил, что это не было обманом, в нём действительно почувствовали родную кровь, но к тому моменту это уже не имело значения. Он никогда не стремился к власти, предпочитая ей удовольствие от жизни, и никогда не ждал от Владыки отеческого отношения.
Следующая страница пестрела кляксами и дырами забытых целей, и она тоже закончилась.
Очередную страницу он перевернул вскоре после того, как начал сознавать новую действительность, и что было на ней — пока оставалось неясным. Спокойная жизнь и мирные исследования, никак не связанные с умерщвлением людей? Почему бы и нет! Он любил не убивать, а решать сложные задачи, порой с риском для жизни, но и риск не был самым важным.
Не то чтобы он мгновенно принял решение остепениться и начать жизнь добропорядочного гражданина и учёного, но одно сознавал отчётливо: поступать с Иданой так, как с множеством безымянных любовниц прошлого, было неправильно. Она была другой, и он относился к ней иначе. Пока ещё не понимал, как именно, но — иначе. И перед тем, как брать то, чего требуют сиюминутные желания, стоило для начала определиться, чего он хочет. Не телом, у тела вообще немного желаний и они очевидны, а разумом.
Ида же, которая понятия не имела о том, что могло случиться и не случилось, вообще ни о чём в это время не думала. В первый момент только успела отметить, что слишком переоценивала свой предыдущий опыт, и никто её, оказывается, до сих пор по-настоящему не целовал, и тот её бестолковый любовник ни в какое сравнение не шёл с…
Ох, Защитник, а был ли он вообще!..
Поцелуй пьянил. Губы мужчины были тёплыми и настойчивыми, язык — возмутительно (или восхитительно?..) непристойным, а прикосновения ладоней через два слоя тонкой ткани ощущались отчётливо и остро, но всё равно оставляли место фантазии, что было бы, если… И уж совсем изумительно и неприлично было прижиматься к мужскому телу, ощущая его волнующую твёрдость и силу, обнимать его и отчаянно желать большего.
Ида почти набралась решимости обнять Марана под одеждой, тем более свободная кутра без застёжек легко позволяла подобные вольности. Но сразу сделать это она не успела, а потом мужчина обнял её лицо ладонью и прервал поцелуй, и Идану настигло запоздалое смущение. Его вполне хватило на то, чтобы не суметь заглянуть мужчине в лицо, но вот на большее — уже нет, и Ида так и осталась сидеть на коленях илаата, лишь уткнулась носом ему в плечо.
Маран сталкивать её тоже не спешил, снова обнял. В первый момент в этом движении почудилась неуверенность, но Идана нарекла её осторожностью и выбросила из головы.