Божьи безумцы
Шрифт:
V
К роману Шаброля «Божьи безумцы» приложены комментарии, составленные самим автором. Это ссылки на документы, выписки из книг, которые поясняют текст и свидетельствуют об огромной работе писателя над выбранной им исторической темой. В движении камизаров Шаброль увидел поучительный пример мужества простых людей, которые в беспримерно трудных условиях, голодные, полураздетые, почти безоружные оказались способными сдерживать натиск хорошо организованной двадцатитысячной армии. А через 250 лет простой народ Франции с таким же беспримерным мужеством защищал честь своей родины от фашизма. И в паши дни можно найти немало примером героического сопротивления народных масс империалистической реакции Люди, вооруженные справедливыми идеями и решимостью победить, они способны совершать чудеса. Эта мысль проходит через весь роман Шаброля «Божьи безумцы»,
Создавая свое произведение, Шаброль недвусмысленно давал понять, что он, как до него Бальзак, Мериме, Генрих Манн, связывает прошлое с настоящим. Эту связь времен мы находим уже в посвящении, предпосланном роману:
«Антуану Шабролю, двадцати одного года, солдатский матрикул 27311.
Антуану Шабролю, тридцати пяти лет, солдатский матрикул 27310, «осужденному… 3 марта 1703 года за то, что восстал Антуан Шаброль с оружием в руках против защитников короля».
Людовику, моему деду, который умел говорить с пчелами, читал Библию, приглядывая на пастбище за своими козами, и открывал мне посредством писаний Иоанна и Иеремии тайные замыслы Гитлера».
У нескольких поколений людей, носящих то же имя, что и писатель, был один и тот же враг, как бы он ни назывался — Людовик XIV или Гитлер.
События, развернувшиеся в Севеннах, Шаброль показывает главным образом через восприятие крестьянского юноши Самуила Шабру.
Самуил родился в семье простых крестьян, которые пасли коз, растили виноград, собирали каштаны, разводили шелковичных червей, держали пчел, ловили рыбу. Жизнь их была заполнена тяжелым трудом, но до отмены Нантского эдикта и грозных событий восстания они мирились с невзгодами. Самуил — юноша одаренный и к тому же, в отличие от большинства своих сверстников, обучен грамоте. Это последнее обстоятельство возвышает его над остальными севеннскими крестьянами. Внутренний мир Самуила Шабру раскрывается нам в записях, которые тот регулярно ведет, пряча их в стене полуразрушенной каменной сушильни для каштанов. Умение читать и писать кажется Самуилу даром, ниспосланным свыше, и потому он, решая поведать потомству о горестях своего малого народа, принялся писать в безудержном и радостном порыве вдохновения, писать для тех, кто прочтет повествование — здесь, в Севеннах, или в Андюзе, или в Амстердаме — через год, а может быть, через столетие, в далеком 1800 году».
В начале записок Самуил Шабру подробно повествует о причинах, которые побудили протестантов Севенн восстать. Не сразу решились они взяться за оружие. Согласия у духовных вождей гугенотов не было. Проповедник Бруссон стоял за мирные тайные сходы, другой проповедник, Виван, — за сопротивление с оружием в руках. Эти расхождения в методах и целях борьбы Шаброль и в дальнейшем показывает в непрекращающихся спорах двух севеннских стариков — Спасигосподи и Поплатятся.
В сознании неграмотных севеннских крестьян жили воспоминания о далеком прошлом, о мощи гугенотского движения. У гугенотов было сто пятьдесят крепостей, четыре университета, академии, судебные палаты, тридцать тысяч солдат, четыре тысячи дворян. Были у них и свои герцоги — герцог Сюлли, герцог Буйонский, де Ледигьер, де Роган и, наконец, «наш добрый король Генрих IV». Время Нантского эдикта вспоминается, как «золотой век», хотя и тогда, в годы относительного спокойствия, не обходилось без войн, эдиктов и ордонансов, направленных против протестантов. «Одним эдиктом, — записывает Самуил, — запрещают нам хоронить наших покойников в промежутке времени от шести часов утра до шести часов вечера, другим эдиктом не разрешают нам собираться в количестве более двенадцати человек — даже на свадьбу или крестины…» Но все эти мелкие притеснения не могли сравниться с теми злодеяниями, какие обрушились на головы гугенотов после отмены Нантского эдикта. «То, что случилось с нами на заре нового столетия, исторгло у нас из груди горькие стенания… Мы познали худшие из тяжких бедствий: не осталось у нас больше ни пастырей духовных, ни храмов, и не было надежды, что обретем мы когда-нибудь их вновь; постиг нас недород и голод, били нас жаркие вихри и снежные вьюги, немилостивы были к нам и земля и король; брали с нас и подушные, и поземельные, пени за недоимки и прочие провинности; на поля обрушивались с гор обвалы, посевы побивало градом, а ко всему Этому еще воздвигли на нас жестокие гонения. Одни беды за другими, все хуже да хуже, томились мы во мраке, света божьего не видя, и вдруг дошли до нас слухи, что явился на берегах Сезы некий простой человек, призвавший людей восстать во имя предвечного».
Жестокость солдат Людовика XIV и католического духовенства, голод и разорение постепенно развеяли мирный дух севеннских гугенотов, и точка зрения проповедника Вивана победила.
Судьба самого Самуила весьма поучительна. Он родился в год отмены Нантского эдикта, как и его сверстники, он не знал, что такое детские игры. Ни дли него, ни дли других сыновей и дочерей гугенотов по были они «естественным занятием». зато «естественно было учуять появление драгун».
Когда Самуилу исполнилось двенадцать лет, отца его сожгли на костре, над матерью надругались драгуны, старший брат Теодор был насильственно угнан в Орлеанский полк, средний брат Эли убит во время облавы. Самуил поступает на службу к судье мэтру Пеладану — доброму католику и под именем Франсуа Ру живет у него более четырех лет, Здесь-то и происходит роковое для Самуила событие, определившее его дальнейшую судьбу* В часы досуга дети гугенотов, подражая взрослым, собирались на тайные сходы: они читали Библию и совершали гугенотские молебствия. Об ртом проведал католический священник Ля Шазет, и Самуила, как одного из зачинщиков, постигла кара. На многолюдной площади его подвергли экзекуции розгами. Самуил уходит в горы, чтобы примкнуть к восставшим и принять участие в их жестокой борьбе.
Самуил Шабру — сын своего времени и своего народа. В нем живут острая ненависть к угнетателям и мечта о мирной жизни. Он фанатически религиозен и по-крестьянски деловит и практичен. Его грамотность служит, по существу, одной цели — чтению религиозных книг. Самуил, как и его товарищи, суеверен. Затаив дыхание, слушает он полуюродивых «проповедников», всерьез рассказывает о людях, которые в припадке нервной экзальтации разговаривают с богом, клянется, что воочию видел чудеса.
Суровая жизнь приучила Самуила хладнокровно взирать на жестокости, в которых он и сам участвует, по в сердце его часто вспыхивает возмущение против братоубийственной войны, особенно когда он видит, что среди простых католиков тоже есть люди, жаждущие мирной жизни. Узнав, что крестьяне-католики Лартиги тайно обрабатывают его запущенный виноградник, Самуил восклицает: «Я с верхушки братоубийственного костра вдруг упал в вертоград братской любви». И когда ожесточившиеся камизары расправляются с Дуара Лартигом и добрым судьей католиком Пеладаном, в душе Самуила рождается протест. Но он бессилен остановить волну народного возмездия, сметающую все на своем пути.
Поведение Самуила, его раздумья о жизни, о восстании выражают всю сложность и противоречивость сознания севеннских крестьян. Как и многие другие крестьяне, он верит в справедливость короля, считая, что королевские приказы нарушаются вельможами. «В дороге от столицы до наших деревень приятная улыбка исчезает с лица царедворцев, и они обращаются в хищных зверей, алчущих пожрать все достояние паше». Он думает, что восставшие камизары остаются «покорными подданными короля», мечтает, чтобы король понял, что «смерть каждого вероломного притеснителя способствует сохранению жизни многих и многих людей».
Таким образом, Шаброль не склонен выделять своего героя из общей массы севеннских крестьян, показывая на его примере ограниченность и незрелость крестьянского сознания. В представлении Самуила восстание камизаров — мера вынужденная и временная. Вместе с Финеттой он часто протестует против жестокостей гугенотов, со скорбью глядит на реки крови, пролитые католиками и гугенотами, хотя и понимает, что «всему свое время: время обнимать и время уклоняться от объятий, время раздирать и время сшивать, время любить и время ненавидеть, время войне и время миру».
Франсуаза-Изабо Дезельган, или попросту Финетта, как ее все называют, всего на год моложе своего возлюбленного. Она такая маленькая, говорит о пей Самуил, что дорожная сумка ударяет ее по ногам, такая маленькая, что драгуны не обращают на нее внимания, а старики на посиделках пророчат ей детей, которые будут плясать под кроватью, а их никто и не увидит.
Но маленькая Финетта способна на большие дела. Она самоотверженно ухаживает за раненым Самуилом, выполняет разведывательные поручения отряда камизаров, участвует в сражениях наряду с мужчинами, мужественно переносит все муки, выпавшие на ее долю во время пленения.
Образ Финетты, хрупкой и такой мужественной подруги Самуила, символизирует жизнеутверждающее начало в романе. Среди разрушений, жестоких убийств, всеобщей ненависти она сохраняет любовь к людям. Все в пей взывает к миру, к труду, к продолжению жизни. «В схватке самое лучшее потеряем», — говорит она Самуилу, глядя, как севеннские протестанты творят порою бессмысленные жестокости. Финетта мечтает о мирной жизни, о времени, когда паписты н гугеноты будут верить в одного бога. Все больше и больше начинает понимать она, что религиозный фанатизм и тех и других — античеловечен, что есть дела значительнее, которые до сих пор не устроены богом. «Почему господне правосудие суровее к маленьким людям, нежели к знатным господам?» — спрашивает Финетта.