Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]
Шрифт:
– И на кого же, господин Маркварт?
Седовласый не успел ответить. На майдане поднялся шум. Кто-то кого-то крыл, не выбирая выражений, кто-то кричал, отрывисто заскулила собака, получившая пинка. Кто-то громко требовал цирюлика [274] или еврея или и того, и другого.
– Слышите, – указал головой седовласый, насмешливо улыбаясь. – Самое время. Что там стряслось? Э? Господин Ясек?
– Отто Глаубиц порезал Джона Шёнфельда, – ответил задыхающийся рыцарь с тонкими, висящими, как у татарина, усами. – Ему нужен медик. А медик-то ушел. Пропал парх, шельма.
274
брадобрей,
– А кто вчера грозился научить жидовина есть как все? Кто собирался силой накормить его свининой? Кого я просил оставить горемыку в покое? Кого я увещевал?
– Вы, как всегда, правы, милостивый государь фон Штольберг, – неохотно признался усатый. – А что теперь делать? Шёнфельд истекает кровью, как кабан, а от цирюлика только его еврейские инструменты остались…
– Давайте их сюда, – громко и не раздумывая сказал Рейневан. – И давайте раненого. И света, больше света.
Раненый, который, гремя латами, через минуту грохнулся на стол, оказался одним из двух состязавшихся на майдане рыцарей. Без шлема. Результатом бурного лихачества оказался разрубленный почти до кости наплечник и крепко надрезанное свисающее ухо. Раненый ругался и дергался, кровь обильно лилась на липовые доски стола, пачкала мясо, впитывалась в хлеб.
Принесли сумку медика, при свете нескольких потрескивающих лучин Рейневан принялся за дело. Нашел флакон с ларендогрой [275] , вылил содержимое на рану, при этой процедуре пациент задергался не хуже осетра и чуть было не свалился со стола, пришлось его придержать. Рейневан быстро вдел дратву в кривую иглу и начал сшивать, стараясь делать по возможности ровные стежки. Оперируемый принялся жутко злословить, безбожно хуля некоторые религиозные догмы, тогда седовласый Маркварт фон Штольберг заткнул ему рот куском корейки. Рейневан поблагодарил глазами. И шил, шил и делал узлы под любопытствующими взглядами обступившей стол публики. Движениями головы отгоняя от себя ночных бабочек, густо летящих на свет, он сосредоточивался на том, чтобы прикрепить ухо как можно ближе к месту его первоначального размещения.
275
цветочная вода с запахом лаванды или розмарина (устар.).
– Чистое полотно, – попросил он немного погодя. Немедленно схватили одну из ротозейничавших девок и содрали с нее рубашку. Ее протесты приглушили, дав несколько раз по заду.
Рейневан тщательно и туго забинтовал голову раненого разорванным на полосы льном. Раненый, о диво, не потерял сознания, а сел, невнятно пробормотал что-то в адрес святой Люции, заохал, застонал и пожал Рейневану руку. После чего все присутствующие тут же принялись поздравлять и благодарить медика за хорошую работу. Рейневан улыбчиво и гордо принимал поздравления. И хотя понимал, что с ухом у него получилось не очень гладко, однако на физиономиях вокруг видел следы от ран, заштукованных гораздо хуже. Раненый бормотал что-то из-под повязки, но его никто не слушал.
– А что? Молодчина, верно? – принимал поздравления стоявший рядом Шарлей. – Doctus doctor [276] , разорви меня черти. Хорош медик, а?
– Хорош, – согласился ничуть не раскаивающийся виновник, тот самый Глаубиц с золотым карпом в гербе, вручая Рейневану кружку медовухи. – И трезвый, а это редкость среди коновалов. Повезло Шёнфельду.
– Ага, повезло, – холодно прокомментировал Буко фон Кроссиг, – потому что
276
Искусный врач (лат.).
Интерес к случившемуся неожиданно угас, прерванный появлением новых гостей, въезжающих на кромолинский майдан. Раубриттеры зашумели, послышались возбужденные голоса, свидетельствующие о том, что въезжает не какой-нибудь фертик. Рейневан посмотрел внимательнее, вытирая руки.
Кавалькаду из нескольких вооруженных человек возглавляли трое конных. В середине ехал лысеющий толстяк в черных, покрытых эмалью латах, справа от него – священник или монах, но с кордом на боку и в железном вороте на кольчуге, надетой прямо поверх рясы.
– Приехали Барнхельм и Зульц, – провозгласил Маркварт фон Штольберг. – В корчму, господа рыцари! На тинг! Дальше, дальше. А ну, зовите сюда тех, кто с девками по сусекам. Будите спящих. На тинг!
Возникла небольшая суматоха, почти каждый направляющийся на совет рыцарь запасался едой и выпивкой. Громко и грозно требовали от слуг, чтобы те выкатывали новые бочки и бочонки. Среди прибежавших на клич появился и Самсон Медок. Рейневан незаметно подозвал его и придержал. Он хотел уберечь спутника от судьбы слуг, которых раубриттеры безжалостно тыкали и пинали.
– Идите на тинг, – сказал Шарлей. – Смешайтесь с толпой. Хорошо бы знать, что замышляет эта компания.
– А ты?
– У меня временно другие планы. – Демерит поймал взглядом горящие глаза крутящейся поблизости цыганки, красивой, хоть несколько полноватой, с золотыми колечками, вплетенными в чернющие, цвета вороньего крыла локоны. Цыганка подмигнула ему.
Рейневану хотелось кое-что сказать. Но он сдержался.
В корчме была давка. Под низким бревенчатым потолком плыл дым и смрад. Запах людей, давно не снимавших доспехи, то есть запах металла и не только. Рыцари и оруженосцы составили лавки так, чтобы образовать что-то вроде Круглого Стола короля Артура, но далеко не всем хватило места. Многие стояли. Среди них, чтобы не бросаться в глаза, были Рейневан и Самсон Медок.
Тинг открыл, приветствуя по имени наиболее знатных, Маркварт фон Штольберг. Сразу после него взял голос Трауготт фон Барнхельм, новоприбывший, полный и лысоватый, в латах, покрытых черной эмалью.
– Дело, значит, в том, – начал он, со звоном кладя перед собой меч в ножнах, – что Конрад, епископ Вроцлава, скликает вооруженных под свои знамена. Собирает, значит, войско, чтобы снова вдарить по чехам, по еретикам, значит. Будет крестовый поход. Меня через доверенное лицо уведомил господин староста Колдиц, что, ежели кто хочет, может, значит, к крестовикам присоединиться. Все провинности крестовику будут прощены, а что заработает – то его. При этом попы наболтали Конраду разные разности, однако я не запомнил, но здесь с нами патер Гиацинт, которого я, значит, взял по дороге, он это вам лучше доложит.
Патер Гиацинт, уже упомянутый священник в латах, встал, бросил на стол свое оружие – тяжелый и широкий корд.
– Господь благословенный, – загремел он, словно с амвона, воздевая руки жестом проповедника, – опора моя! Он руки мои приучает к бою, пальцы мои – к войне! Братья! Вера покидает нас! В Чехии еретическая зараза набрала новые силы, отвратный дракон гуситской ереси поднял свою главу мерзопакостную! Неужто вы, благородные рыцари, будете взирать спокойно на то, что под крестовские знамена валом валят люди более низких сословий? Зреть, что гуситы все еще живы и ежеутренне стенает и мается Матерь Божья? Благородные господа! Напоминаю вам слова святого Бернарда: убить врага во имя Христа значит вернуть его ко Христу!