Божьи воины. Трилогия
Шрифт:
Самсон закончил вращение на одной ноге в классической позе, достойной резца Мирона либо Фидия. Метательный щит со свистом помчался к цели, с громким гулом врезался в щит на спине Кроссига. Сила инерции отбросила раубриттера не меньше, чем на пять саженей. Возможно, отбросила бы и больше, если б не стена. Какое-то время казалось, что Буко размазало по стене, ан нет, через несколько мгновений он сполз на землю.
Самсон Медок осмотрелся. Метать уже было не в кого.
– Ко мне! – крикнул из ворот Шарлей, уже сидевший в седле. – Ко мне, Самсон! На коня!
Конь, хоть и рослый, слегка присел под навалившейся на него тяжестью. Самсон Медок успокоил его.
Они рванули галопом.
Глава
в которой – как у Беруля и Кретьена де Труа, как у Вольфрама фон Эшенбаха и Гартмана фон Ауэ, как у Готфрида Страсбургского, Гвилельма де Кабестэна и Бертрана де Борна – речь идет о любви и смерти. Любовь прекрасна. Смерть – нет.
В сущности, не исключено то, что один из пражских менторов Рейневана говорил относительно магических полетов, а именно, что они подчиняются ментальному контролю намазавшегося летной субстанцией колдуна либо колдуньи. Предметы же, на которых они летают, будь то метла, кочерга, лопата или что-либо иное, – всего лишь мертвая, неодушевленная материя, подчиняющаяся воле магика и полностью от нее зависящая.
Что-то подобное действительно должно было существовать, поскольку несущая Рейневана и Николетту скамья взнеслась в небо на уровень зубцов стены замка и кружила вокруг них до тех пор, пока Рейневан не увидел, что из замка выезжают двое конных, один из которых явно был крупногабаритным. Скамейка некоторое время следовала за ними, как бы желая успокоить его, показав, что ни один из мчащихся по дороге на Клодско конников серьезно не ранен и за ними никто не гонится. И словно действительно уловив его облегченный вздох, она сделала вокруг Бодака еще один круг, а затем взмыла вверх, в пространство, пробив залитые лунным светом облака.
Однако оказалось, что прав был и Гуон фон Сагар, утверждавший, что всякая теория сера, поскольку выводы пражского доктора о ментальном контроле оправдались лишь в ограниченных пределах. Причем ограниченных сильно. Убедив Рейневана в том, что Шарлей и Самсон в безопасности, скамья совершенно перестала подчиняться его воле. Например, в намерения Рейневана никак не входило «порхание» на такой высоте, что до луны, казалось, можно было дотянуться рукой, а мороз пробирал такой, что у них с Николеттой зубы отбивали дробь не хуже испанских кастаньет. Не совпадал также с волей и желанием Рейневана полет по кругу на манер охотящегося канюка. Его воля была направлена на то, чтобы лететь вслед за Самсоном и Шарлеем, но именно эту волю скамьелёт определенно игнорировал.
Кроме того, у Рейневана не было ни малейшего желания изучать топографию Силезии с высоты птичьего полета, поэтому, совершенно непонятно каким чудом и подчиняясь чьему ментальному контролю, летающий предмет мебели снизил уровень полета и направился на северо-восток вдоль склонов Райхенштайна. Оставив справа массивы Яволника и Борувковой, скамейка вскоре пролетела над городом, окруженным утыканной башнями двойной стеной, который мог быть лишь Пачковым. Потом понесла их вдоль долины реки, которая могла быть только Нисой. Вскоре под ними побежали крыши епископского Отмухова. Однако здесь скамья сменила курс, описав широкую дугу, вернулась к Нисе и полетела вверх по реке, следуя извивам серебрящейся в лунном свете ленты. Сердце Рейневана несколько мгновений билось учащенно, так как походило на то, что скамья вознамерилась вернуться к Бодаку. Однако нет, она вдруг развернулась и направилась к северу, мчась над низиной. Вскоре под ними промелькнул монастырский комплекс Каменьца, и Рейневан снова заволновался. Ведь Николетта тоже намазалась летной мишкулянцией и тоже могла влиять на скамейку силой воли. Они могли – направление вроде бы указывало на это – лететь прямо в Столец, владение Биберштайнов. Рейневан серьезно сомневался в том, что там его примут с распростертыми объятиями.
Однако вскоре скамья отклонилась немного к западу, пролетела над каким-то
Высота, на которой они летели, была уже не очень велика, поэтому скамьенавты уже не тряслись от холода и не щелкали зубами. Скамья летела плавно и ровно, отказавшись от воздушной акробатики, ногти Николетты перестали впиваться в руки Рейневана. Девушка – он почувствовал это сразу – немного расслабилась. Да и сам он – что уж говорить – тоже дышал свободнее, уже не задыхался ни от сильного ветра, ни от избытка адреналина.
Они летели под подсвеченными луной облаками. Внизу перемещалась шашечница лесов и полей.
– Алькасин… – Николетта пересилила бьющий в лицо ветер. – А ты знаешь, куда…
Он крепко прижал девушку к груди, зная, что так надо, что она ждет этого.
– Нет, Николетта, не знаю…
Он действительно не знал. Но предполагал. И предполагал верно. И не очень удивился, когда тихое восклицание девушки показало ему, что у них появились попутчики.
Ведьма слева, женщина в расцвете лет в чепце замужней дамы, летела классически, на метле, движение воздуха развевало полы ее бараньего кожушка. Подлетев немного ближе, она поприветствовала их, помахав рукой. Они, правда, не сразу, ответили тем же, и ведьма в чепце ушла вперед.
Две летевшие справа девицы не поздоровались и, кажется, вообще не заметили их, настолько были заняты собою. Обе очень молодые, с распущенными косами, они сидели верхом на санном полозе и жадно и самозабвенно целовались. При этом сидевшая впереди, казалось, свернет себе шею, чтобы дотянуться губами до губ другой, сидевшей сзади. Другая же была целиком занята грудями первой, извлеченными из-под расстегнутой сорочки.
Николетта кашлянула, кашлянула как-то странно, заелозила по скамье, словно хотела отодвинуться. Почему она это делает, он понял по уровню своего возбуждения, вызванного не только эротической картинкой. Во всяком случае, не ею одной. Гуон фон Сагар говорил о побочных действиях специфика [395] . Рейневан помнил, что в Праге об этом говорили то же. Все специалисты соглашались с тем, что втертая в тело летная мазь действует как сильный афродизияк.
395
препарата (устар.).
Небо неведомо когда заполнилось летящими ведьмами. Они уже летели длинной вереницей или, точнее, клином, голова которого терялась где-то меж светящимися облаками. Чародейки, bonae feminae [396] – а в клине было, оказывается, несколько чародеев и мужского пола, – летели, оседлав самые разнообразные летные средства: тут были и классические метлы, кочерги, скамейки, лопаты, мотыги, дышла, оглобли, жерди из изгородей и самые обыкновенные, даже не ошкуренные шесты и палки. Впереди и позади летунов следовали летучие мыши, нетопыри, совы, филины и тетки-вороны.
396
«видные» женщины (лат.).
– Эй! Конфратр! Привет!
Он оглянулся. И, что было странно, не удивился.
На окликнувшей его была привычная ей ведьминская черная шляпа, из-под которой выбивались ярко-рыжие волосы. Следом на манер шлейфа летела шаль из грязно-зеленой шерсти. Рядом следовала знакомая вещунья, молодая ведьмочка с лисьей физиономией. Позади них покачивалась на кочерге темнолицая Ягна, не вполне, разумеется, трезвая.
Николетта громко кашлянула и оглянулась. Рейневан пожал плечами, храня на лице невинное выражение. Рыжеволосая рассмеялась. Ягна отрыгнула.