Божьи воины. Трилогия
Шрифт:
Исповедник немного помолчал. Наконец лицо у него просветлело, а губы сложились в улыбку.
– Понимаю! – сказал он. – Инкогнито! Опасаешься слуг дьявольских с длинными и мстительными руками. Напрасно, брат, напрасно! Не знаю, Божий странник, какие тебя привели к нам дороги, но ныне ты среди своих. Нас здесь много, нас тут целая группа, целая communitas [598] несчастных беглецов, изгнанных с родины, изгнанных из своих разграбленных монастырей и обесчещенных храмов. Здесь брат Гелиодор, который еле живым ушел из Хомутова, аббат Вецхоузен из Кладрубов, есть беглецы из Страхова, из Яромира и Бжевнова… Хозяин этих земель,
598
община (лат.).
Сталеглазый священник какое-то время глядел на него.
– Конечно, – сказал наконец, – не скажешь.
Молниеносное движение, удар, усиленный всей мощью плеча. Вооруженная зубатым кастетом пятерня ударила исповедника прямо в кадык и вдавила его глубоко в раздавленную гортань и трахею. Брат Каетан захрипел, схватился за горло, глаза вылезли из орбит. Он пережил резню, которую табориты Жижки устроили Хрудимскому монастырю доминиканцев в апреле 1421 года. Но этого удара он перенести не мог.
Святая Катерина и пухленькие ангелочки равнодушно наблюдали за тем, как он умирает.
Священник со стальными глазами снял с пальцев кастет, наклонился, ухватил труп за сутану и затащил за исповедальню. Сам присел на лавочке, прикрыв лицо капюшоном. Он сидел в полной тишине, в запахе кадил и свечей. Ждал.
Около полудня сюда, в приходскую церковь, носящую имя своей покровительницы, должна была прийти – вместе с ребенком – Катажина Биберштайн, дочь Яна Биберштайна, хозяина Стольца. Сталеглазого интересовали грешные мысли девы Катажины Биберштайн. Ее грешные деяния. И определенно исключительно грешные факты ее биографии.
В городе Свиднице, в воскресенье девятнадцатого октября, вскоре после мессы, пение и звуки лютни привлекали прохожих на улицу Котлярскую, в район лавочки горшечника, находящейся сразу у переулка, ведущего к синагоге. Стоящий на бочке немолодой голиард в красном капюшоне и кабате с зубчатой бейкой тренькал на струнах и напевал:
Nie patrzajac na biskupy, Kt'orzy maja zlotych kupy; Bo'c nam ci wiare zelzyli, Boze daj, by sie polepszyli…С каждым новым куплетом слушателей прибывало. Небольшая толпа, окружающая голиарда, росла и плотнела. Правда, были и такие, которые спешно сбегали, сообразив, что голиардская песенка говорит не о сексе, как они ожидали, а об опасной в последнее время политике.
Dw'or nam pokasil kaplany, Kanoniki i dziekany; Wszystko w ko'sciele zdworzalo, Naboze'nstwa bardzo malo…– Правда, правда, святая правда! – выкрикнули несколько голосов из толпы. И моментально начался спор. Одни бросились яро критиковать клир и Рим, другие – наоборот – принялись их защищать, заявляя, что если не Рим, то что? А голиард воспользовался оказией и потихоньку смылся.
Он
– Хорошо пел, Тибальд, – услышал он за спиной.
Голиард приоткрыл капюшон, довольно вызывающе глянул прямо в глаза цвета стали.
– Часа два, – проговорил с укором, – я ждал вас после мессы у церкви. Вы не соизволили показаться.
– Хорошо пел. – Сталеглазый, сегодня одетый в рясу минорита, не счел нужным ни оправдываться, ни извиняться. – Мне понравилось. Только немного опасно. Не боишься, что тебя снова в темницу?
– Во-первых, – надул губы Тибальд Раабе, – pictoribus atque poetis quоdlibet audendi semper fuit aequa potestas [599] . Во-вторых, а как мне по-другому работать для нашего дела? Я не шпион, скрывающийся во тьме либо переодетый. Я агитатор, моя задача – быть с народом.
599
«Художникам, как и поэтам, издавна дано право дерзать на все, что угодно». Гораций. «Наука поэзии», 9—10. Перевод М. Гаспарова.
– Хорошо, хорошо. Излагай.
– Давайте присядем где-нибудь.
– Обязательно здесь?
– Здесь отличное пиво.
– Тех черных всадников, о которых вы спрашивали, – начал голиард, когда они уселись за стол, – в Силезии видели неоднократно. Конкретно, что любопытно, их встречали как под Стшелином, когда убили господина Барта, так и в районах Собатки, когда погиб господин Чамбор из Гессельштайна. В первом случае их видел придурок пастух, во втором – пьяный органист, то есть, как легко догадаться, ни тому, ни другому не поверили. Более достойными доверия я считаю конюхов и машталеров госпожи Дзержки де Вирсинг, торговки лошадьми, на свиту которой рыцари в черных латах напали и разгромили под Франкенштайном. Есть много свидетелей этого события. Интересные вещи рассказывают также оруженосцы инквизиции…
– Ты расспрашивал оруженосцев инквизиции?
– Да что вы. Не сам. Через доверенных. Оруженосцы выболтали, что папский инквизитор, преподобный Гжегож Гейнче, уже по меньшей мере два года ведет интенсивные розыски по делу каких-то демонических всадников, разъезжающих по Силезии на черных конях. Им даже название дали – Рота Смерти, или библейское: Демоны Полуденной Поры. И еще их называют… Мстители. Но так, чтобы инквизитор не слышал. Потому что уже давно стало ясно, что Рота Смерти убивает людей, подозреваемых в содействии гуситам, торговле с ними, доставке провианта, оружия, пороха, свинца… Либо коней, как, например, упомянутая Дзержка де Вирсинг. Следовательно, черные рыцари наши союзники, а не враги, шепчутся за спиной инквизитора его люди. Зачем их преследовать, зачем им мешать? Благодаря им у нас меньше работы.
– А нападение на сборщика, везшего подати? Как ни говори, предназначенные для войны с гуситами.
– Неизвестно, напала ли на сборщика Рота. Об этом деле ничего не известно.
Сталеглазый довольно долго молчал.
Наконец сказал:
– Меня интересует, мог ли кто-нибудь после этого нападения остаться живым.
– Не думаю.
– Ты остался.
Тибальд Раабе слегка усмехнулся.
– Опыт. Я непрерывно или скрываюсь, или убегаю так часто, что у меня выработался инстинкт. С того времени, как я покинул краковскую Alma Mater ради бродяжничества, лютни и песни. Вы знаете, как все обстоит, пан Влк: поэт – все равно что черт в женском монастыре, на него всегда все свалят, всегда его во всем обвинят. Надо уметь убегать. Инстинктивно, как косуля. Чуть что, сразу ноги в руки, недолго думая. Впрочем…