Божьи воины. Трилогия
Шрифт:
Стенолаз отошел от пюпитра, остановился над мраморным столом, над разложенным свитком чистого пергамента. Подтянув рукава черной одежды, он поднял руки. В правой держал волшебную палочку, изготовленную из ветви тиса.
– Veritas lux via, – начал он спокойно, прямо-таки покорно склонившись над пергаментом, – et vita omnium creaturarum, vivifica me. Yecologos Matharihon, Secromagnol, Secromehal. Veritas lux via, vivifica me.
По крипте, можно было поклясться, пролетел вихрь. Огни свечей замигали, пламя на треноге резко вспыхнуло. Тени на стенах и своде
Conjure et confirmo super vos, Belethol et Corphandonos, et vos Heortahonos et Hacaphagon, in nomine Adonay, Adonay, Adonay, Eie, Eie, Eie, Ya, Ya, qui apparius monte Sinai cum glorificatione regis Adonay, Saday, Zebaoth, Anathay, Ya, Ya, Ya, Marinata, Abim, Jeia per nomen stellae, quae est Mars, et per quae est Saturnus, et per quae est Luciferus et per nomina omnia praedicta, super vos conjuro Rubiphaton, Simulaton, Usor, Dilapidator, Dentor, Divorator, Seductor, Seminator, ut pro me labores!
Огонь полыхал, тени плясали. На чистом до того и девственном пергаменте неожиданно начали появляться иероглифы, символы, сигли и знаки, вначале бледные, но быстро темнеющие.
– Helos, Resiphaga, Iozihon, – декламировал Стенолаз, следя движениями палочки за появляющимися фигурами. – Ythetendyn, Thahonos, Micemya. Nelos, Behebos. Belhores. Et diabulus stet a dextris.
Госпитальер задрожал, распознав жесты и формулы. Настолько, чтобы иметь возможность угадать, что мэтр Грелленорт насылает на кого-то жутчайшее проклятие, чару, способную на расстоянии поразить выбранную особу слабостью, болезнью, параличом, даже смертью. Однако не было времени ни на страх, ни на анализирование, кого мэтр выбрал себе в жертву. Стенолаз нетерпеливым жестом протянул руку. Аколит быстро вынул из деревянной клетки и подал ему белую голубку.
Стенолаз мягким прикосновением успокоил трепещущую птицу. И резким движением оторвал у нее голову. Сжимая в кулаке, выжал, словно лимон, прямо на occultum, брызгающая кровь выписывала на пергаменте путанные узоры.
– Alon, Pion, Dhon, Mibizimi! Et diabulus stet a dextris!
Следующую голубку Стенолаз разорвал, держа за крылья и ножку. Еще трем оторвал головы зубами.
– Shaddai El Chai! Et diabulus stet a dextris!
Потребуется время, думал аколит, чтобы эти чары дошли туда, куда их посылают. Но когда уже дойдут, человек, который является целью, умрет.
Перья и пух летали по крипте, сгорали в огне, с теплым воздухом плавали под сводом. Стенолаз сплюнул прилепившиеся к измазанным кровью губам перышки, положил палочку на мокрый от крови пергамин:
– Rtsa-brgyud-blama-gsum-gyaaaal! – взвыл он. – Baibkaa-sngags-ting-adsin-rgyaaaai! Покажи мне его! Найди его! Убей!
На глазах изумленного аколита, который, как ни говори, видывал уже многое, обугленный скелет на катафалке начало вдруг охватывать красноватое свечение. Свечение густело быстро, приобретая форму, становилось все более и более материальным, быстро облекало скелет в светящееся тело. Карминовые жилы и сосуды из огня начали извиваться и спирально оплетать почерневшие кости.
– N’ghaa, n’n’ghai-ghaaai! I"a! I"a!
Скелет вздрогнул. Пошевелился. Кости заскребли по граниту катафалка. Клацнул обгоревшими зубами черный череп.
– Shoggog, phthaghn! I"a! I"a! Y-hah, y-nyah! Y-nyah!
– Scheva! Aradia! – Малевольт сыпанул на угли горсть порошка, судя по запаху – смеси сушеной полыни и сосновых иголок. Во вспыхнувшее пламя влил из флакончика кровь. – Aradia! Regina della streghe! Пусть угаснет взгляд того, кто меня подстерегает. Пусть охватит его страх. Fiat, fiat, fiat. Эиа! – Мамун вылил на раскаленные угли три капли оливкового масла, щелкнул пальцами. – Scheva! Eia!
Con tre gocciole d’olio, Тремя каплями масла Заклинаю тебя, сгинь, сгори, Пропади могуществом Арадии. Se la Pellegrina adedorai Tutto tu otterai!Огоньки свечей резко взвились кверху.
Свечи погасли моментально, наполняя крипту запахом копоти. Огонь на треножнике скрылся в глубине углей, притаившись там.
Скелет на катафалке с грохотом снова развалился на сотню черных, обугленных костей и косточек.
А покрытый некромантными иероглифами, залитый кровью и облепленный пухом голубок пергамент на пюпитре неожиданно разгорелся живым огнем, свернулся, почернел. И рассыпался.
Сделалось очень холодно. Магия, еще недавно заполняющая крипту теплым клеем, исчезла. Совершенно и бесповоротно.
Стенолаз грязно выругался.
Госпитальер вздохнул. Немного как бы облегченно.
Так с магией бывало. Случались дни, когда ничего не получалось. Когда все портилось. Когда не оставалось ничего другого, как только оставить магию в покое.
Перед тем как произнести нужное любовное заклинание, Малевольт по обычаю древнего народа украсил себя венком из засохших стеблей. Он выглядел в венке так потешно, что Рейневан с трудом сохранил серьезность.
Настоящее любовное заклинание было удивительно простым: мамун ограничился тем, что окропил пентаграмму экстрактом горечавки и, кажется, гелиотропа. Бросил на тлеющие угольки горстку сосновых иголок, насыпал на них щепотку растертых листков черники. Несколько раз щелкнул пальцами, посвистел, и то, и другое также было типичным для Старшей Магии. Однако когда он начал инвокацию [675] , то воспользовался стихом из «Песни Песней».
675
просьба о вдохновении, обращенная к высшему существу (лат.).