Божьи воины. Трилогия
Шрифт:
– У меня уже нет сил стоять. Нет силы там, где нет надежды.
– Надежда есть всегда. Надежда – вечный свет. Lux perpetua. La luce etterna.
O luce etterna che sola in te sidi, sola t’intendi, e da te intelletta e intendente tea mi e arridi! [1113]1112
«Как
1113
См. примечания к девятнадцатой главе.
– Я слишком измучен, чтобы проявить оптимизм.
– Спокойной ночи, Рейнмар.
– Спокойной ночи, Самсон.
С восходом солнца началось. Заревели бомбарды, грохнули foglerze и szlangi [1114] , загремели мортиры, заскрипели рычаги пращ, на город Хеб посыпался град ядер. Всё предполье застелила густая пелена белого дыма.
Заслонившись щитами и заграждениями табориты плотным строем приближались к стенам, но Прокоп не давал приказа на штурм. Было известно, что гейтман хотел избежать потерь, предпочитал, чтобы город сдался и откупился, усиленный обстрел должен был только запугать защитников. Поэтому не жалели ни пороха, ни пуль.
1114
Foglerze, szlangi – легкая артиллерия.
Но Микулаш Сокол, воодушевленный вялым сопротивлением с южной стороны, пошел в атаку по собственной инициативе. Под ворота подложили бочку с порохом, а когда она взорвалась, в дым бросился штурмовой отряд.
Внутри, на площади перед воротами, на конце улицы нападающих на месте встретила контратака. С ротой атакующих столкнулась рота защитников. И те и другие были вооружены главным образом древковым оружием: алебардами, гизармами, судлицами, пиками и рогатинами, что дало эффект столкновения двух ежей. Сошлись с ревом и криком, с ревом и криком отступили, оставляя на брусчатке несколько тел. Наклонили древки и сошлись опять, с бряцаньем и скрежетом. Чехи бились с чехами, как вытекало из взаимных оскорблений.
– Psi hlavy!
– Zkurvysyni!
Рейневан схватил упущенную кем-то судлицу и хотел броситься в эту кучу, но Шарлей сильной хваткой остановил его.
– Не строй из себя героя! – перекричал он шум боя и грохот орудий из предполья. – И не ищи смерти! Назад, назад, к воротам! Сейчас нас отсюда выпрут! Следи за теми, что в окнах! Видишь?
Рейневан видел. Он бросил судлицу, схватил самострел, прицелился, выстрелил. Подстреленный арбалетчик вылетел из окна второго этажа. Рейневан натянул самострел, положил болт.
– Бей!
– Гыр на них!
Перед воротами, между уже горящими домами, два ощетинившиеся железом отряда сошлись снова, поскальзываясь в крови. Трещали от ударов древка, кричали бьющиеся, выли раненные. Самсон вдруг поднялся, полностью подставляя себы под выстрелы.
– Слышите?
– Что?
– Ничего не слышим! – закричал Шарлей. – Отступаем! Прокоп не даст нам подкрепления!
– Слышите?
Сначала шум битвы всё заглушал. Но потом их уши уловили то, что услышал Самсон.
Детский плач. Тонкий и беспомощный детский плач. Из ближайшего, уже объятого пламенем дома.
Самсон встал.
– Не делай этого! – крикнул Шарлей, бледнея. – Это смерть!
– Я должен. Иначе нельзя.
Он побежал. Минуту поколебавшись, они бросились за ним. Рейневана почти тут же отпихнули и заблокировали отступающие после очередной стычки табориты. Шарлей был вынужден бежать от железного ежа напирающих защитников. Самсон пропал.
Табориты наклонили судлицы и рогатины, с криком набросились на защитников. Две роты сошлись с разгона, коля друг друга. По брусчатке лилась кровь.
И тогда из горящего дома вышел Самсон Медок.
В каждой руке он нес ребенка. Еще с десяток побледневших и тихих шло за ним, прижимаясь к его ногам и хватаясь за полы.
И вдруг шум битвы перед воротами утих, как гаснет факел, воткнутый в снег. Утихли крики. Наступила тишина, даже раненные перестали стонать.
Самсон, ведущий детей, медленно ступил между отрядами.
Он шел, а древка склонялись перед ним, стелились к ногам. Сначала словно нехотя, потом все поспешнее. Склонялись, бряцая о брусчатку, смертоносные лезвия алебард и гизарм, клинки судлиц и партизан, острия рогатин и корсек [1115] , наконечники копий и тонкие жала пик. Склонялись пред Самсоном. Кланялись пред ним. Отдавали честь. В полной тишине.
1115
оружие с древком, род дротика с длинным и широким железком, иногда с маленькими крючками сверху.
Идя по железному коридору, Самсон дошел до ворот. Шарлей, Рейневан и несколько чехов подбежали, забрали и оттащили детей. Самсон выпрямился, глубоко вздохнул, с облегчением.
С противоборствующих отрядов перед воротами как будто спали чары, и они с ревом накинулись друг на друга. А один из стрельцов в окне зацепил крюк ружья за парапет и вставил раскаленный дротик в запал.
Самсон закачался, глухо охнул. И рухнул на землю. Лицом вниз.
Рейневану было достаточно одного взгляда. Он поднял голову. И отрицательно покрутил ею. Чувствуя, как его губы начинают неудержимо дрожать.
– Черт возьми, Самсон! – крикнул Шарлей, становясь на колени рядом. – Не делай этого! Не делай этого, мать твою! Не смей это делать!
Глаза Самсона окутал туман. Кровь рывками хлестала из раны, окрашивала снег.
В это воскресенье отец Гомолка, плебан приходской церкви Иоанна Крестителя в Шумперке, темой своей проповеди взял историю Товита из Ниневии, Товита, всегда верного Богу, Товита старого и ослепшего. Плебан проповедовал о том, как сын Товита, Товия, был послан в город Раги Мидийские, а не зная дорог и троп, путешествовал вместе с нанятым проводником и псом.
Пани Блажена Поспихалова украдкой зевнула. Услышав вздох, она посмотрела на стоящую возле нее Маркету. Рыжеволосая девушка, чуть приоткрыв рот, казалось, впитывала каждое слово проповедника. Неужели она не знала Книгу Товита, неужели слышала библейскую притчу впервые? «Нет, – подумала пани Блажена, – просто она любит такие рассказы, запутанные и волшебные истории о путешествиях и преодолеваемых препятствиях. Притчи, предания, сказки, которые, хоть и страшные, но всегда хорошо заканчиваются. Многие любят слушать такие рассказы, священники не просто так выбирают их темами проповедей. Люди на них меньше томятся».