Божьи воины. Трилогия
Шрифт:
– Поляки, – продолжил он, – когда у них прошла злость за Ченстохову, охотно видели бы Чапека на своей стороне в борьбе с крестоносцами, но нам в Силезии не помогли и не помогут. После Ченстоховы даже Шафраньцы приугасли, сбавили тон даже Спытек из Мельштына, Сестшенец и Збонский. Мы здесь сами. Нет Корыбутовича, Волошек сидит, как мышь под метлой. А Чехия…
– Говори, я слушаю.
– В Чехии, – сказал через минуту проповедник, – с нашим делом худо. После домажлицкой победы у Прокопа была серия провалов. Он проиграл несколько битв, не справился с Пльзнем, сильно упал в глазах братии. Такова уж человеческая натура: раз споткнешься – и тебя заплюют, затравят и загрызут, о прежних заслугах и победах никто не вспомнит. Этим воспользовалось умеренное крыло, те, которые всегда что-то замышляли, чтобы договориться с Римом и Люксембуржцем. Ясное дело – пражский Старый Город, ясное дело – наш старый знакомый интриган Ян из Пшибрама. И господа шляхта, некогда для личной выгоды наперегонки пришивающие Чашу на родовые гербы, теперь наперегонки ее отпаривают. И не только неофиты типа Менгарта из
– А ты? – холодно спросил Рейневан. – Ты как? Что ты будешь лизать новому хозяину, чтоб заслужить благосклонность? Или ты предпочитаешь, всё-таки, торговаться с силезцами за Немчу, чтоб получить наилучшую цену? И наняться на службу к полякам? Ты это собираешься делать?
– Нет, не это, – спокойно возразил Бедржих из Стражницы. – Что-то другое. Я не признаю договор с Сигизмундом и пражских соглашений. Я намерен собрать отряд и поехать в Чехию. На помощь Прокопу и Сироткам. Еще не время сдаваться и отдавать троны. Еще повоюем. Что ты на это скажешь?
– Я еду с тобой.
– А твои глаза? Они выглядят…
– Я знаю, как они выглядят. Я с этим справлюсь. Еду с тобой хотя бы сегодня. Кого ты оставишь в Немчи? Пётра Поляка?
– Пётра, – помрачнел director, – год тому поймали вроцлавцы. Держат в тюрьме и спорят за выкуп. Немчу я доверю кому-то другому. Новому союзнику. О, легок на помине…
Скрипнула дверь, в комнату, наклонив мощную фигуру в дверном проеме, вошел рыцарь с массивной челюстью и с широкими, как кафедральные ворота, плечами. Рейневан вздохнул.
– Вы знакомы, правда? – спросил Бедржих. – Рыцарь Гайн фон Чирне, хозяин замка Ниммерзат. Некогда служил во Вроцлаве, а с недавних пор союзник Табора. Присоединился к нам после победы под Домажлицами. Когда уже полностью наша взяла [1177] .
Рейневан уловил в голосе проповедника легкие нотки иронии. Если Гайн фон Чирне их уловил тоже, то виду не подал.
– Господин Рейнмар из Белявы, – сказал он. – Ну и ну. Кто бы подумал, что увижу живого.
– Вот именно. Кто?
1177
См. примечания к двадцать второй главе.
– Я оставлю гарнизон в Вежбне и в отмуховском замке, – подытожил Бедржих, хлопнув прислуге, чтобы принесли вина. – А господина Гайна – в Немчи. Ну, разве что господин Гайн, всё-таки, пожелал бы ехать с нами сражаться в Чехию…
– Премного благодарен, – раубриттер поправил меч и сел. – Но это ваш, чешский бой. Я предпочитаю остаться здесь.
Старый монах-летописец из жаганьского монастыря августинцев отогнал назойливую муху, мокнул перо в чернила. Рассмотрел его под светом и начал писать.
«Произошло это в Год Господень 1434, в воскресенье in crastino Cantinarum, ipso die XXX mensis Maii [1178] . Солнце тогда было in signo Geminorum et luna in gauda sive fine Piscium [1179] .
Когда из пражского Нового Города ушли Thaborites et Orphanos [1180] , тронулись в след за ними господа католики и те из каликстинцев, которые соглашения с императором Сигизмундом хотели. И настигли их между Куржимом и Чешским Бродом, и были там nobiles barones et domini [1181] Менгарт из Градца, Дзивиж Боржек из Милетинка, Алеш Вржештёвский из Штернберка, Вилем Костка из Поступиц, Ян и Буриан из Гутштейна, Пршибик из Кленове и Змрзлик из Свойшина, а с ними католический пан Ян Швиговский, пльзенский ландфрид, контингент из Мельника, а также рыцари, паноши, clients [1182] и челядь Олдржиха из Рожмберка. Всех вместе их было тринадцать тысяч вооруженных, в том числе тяжелой кавалерии полторы тысячи коней. И выстроились они около села Гржибы.
1178
перед днем святых Cantinarum, 30 мая (лат.).
1179
в знаке Близнецов и Луна в конце Рыб (лат.).
1180
табориты
1181
благородные мужи и господа (лат.).
1182
находящиеся под покровительством (лат.).
На противоположной стороне, возле села Липаны, на склоне Липской горы ожидала построенная таборо-сиротская рать, десять тысяч пехотинцев и семьсот конных, скрытых в вагенбурге, построенном из четырехсот восьмидесяти возов и охраняемом орудиями сорока хуфниц. И были там Прокоп, по прозвищу Голый, capitanus et director secte Thaboresium [1183] , и проповедник Прокоупек dictus Parvus [1184] . А также военачальники: Ян Чапек из Сан, capitaneus secte Orphanorum [1185] , Ондржей Кержский, capitaneus de Thabor, Йира из Ржечицы, Зигмунт из Вранова, Ян Колда из Жампах, Рогач из Дубе и другие capitanei cum aliis ipsorum complicibus [1186] .
1183
Capitanus et director secte Thaboresium – глава и руководитель отделения таборитов (лат.).
1184
прозванный Малый (лат.).
1185
глава отделения Сироток (лат.).
1186
главы со своими союзниками (лат.).
Сначала думали договариваться и мирно дело завершить, однако слишком много было между ними ненависти и крови. Прибывшего из Силезии Бедржиха из Стражницы, который призывал к соглашению, обругали и едва не убили, он должен был с поля со своими людьми уступить и уйти прочь. А они из хуфниц, тарасниц и других pixisdes [1187] начали палить друг в друга, так что гул большой сотворился и дым всё поле застлал. А засим ударили в этот дым железные рожмберские господа, но только их отбили и они назад подались. Тогда великий крик поднялся среди Табора и Сироток, что вот бежит враг, что надобно его настичь и добить. Раскрыли они вагенбург у кучей ринулись в поле.
1187
пушки (лат.).
И это был их конец. И их гибель.
– Стоя-ять! Стоя-я-я-я-ять! – ревел Ян Чапек из Сан. – Это ловушка! Сцепить возы! Не выходить из hradby [1188] !
Его голос тонул в грохоте битвы и гуле выстрелов, стрельцы с возов таборитского вагенбурга непрерывно стреляли по отступающим рыцарям. А табориты и Сиротки с ревом вырвались в поле, размахивая цепами и алебардами.
– Гыр на ни-и-и-их!
И тогда на них посыпался град пуль, картечи и болтов. Позицию каликстинцев затянуло дымом. А с дыма на пехоту, лишенную защиты возов и рассеянную по полю, ринулась панцирная кавалерия.
1188
стена, укрепление (чешск.).
Кто мог, бежал, кому посчастливилось убежать от мечей рыцарей, тот добирался до возов, где гейтманы, охрипшие от выкрикивания приказов, пытались сомкнуть ряды и организовать оборону. Однако и это уже было поздно. Рожмберцы, изображавшие бегство, вернулись, вклинились между расставленных возов, ворвались в вагенбург, накалывая оборону на копья и с разгона сметая их. Ондржей Кержский со своей конницей бросились на них. Их покололи копьями и смели, легковооруженные табориты были не в состоянии остановить закованную в железо кавалерию. Подскочил на подмогу Ян Чапек, вымахивая мечом и созывая пехоту. Подскочил и Рейневан. Он видел перед собой оскалившиеся конские морды, нагрудники и салады, видел лес наставленных копий, был уверен, что идет на смерть. Всадника рядом копье пробило навылет и вышибло из седла; до того как копьеносец сумел пустить древко, Рейневан подъехал к нему и рубанул мечом раз, второй раз, из-под разрубленного наплечника брызнула кровь. Второй всадник ударил его конем, рубанул с размаха, Рейневан сохранил жизнь, сгибаясь за конской шеей. Рожмбержец не смог ударить второй раз, таборитские пехотинцы зацепили его крюками гизарм и стащили с седла. Набросился третий, с топором, видя, что с ним ему не справиться, Рейневан крикнул, дернул вожжи, кольнул коня шпорами. Конь стал на дыбы, замолотил передними ногами, подковы упали на набедренник и панцирный фартук, прогнули латы, рожмбержец закричал и упал на землю. Вокруг неистовствовала дикая сечь, под копытами коней скрежетали латы и хрустели кости.