Божьи яды и чертовы снадобья. Неизлечимые судьбы поселка Мгла
Шрифт:
Чем дальше от привычных уголков, так хорошо знакомых доктору Сидониу, тем запутаннее и головоломнее пейзаж. Улочки превращаются в извилистые тропки, португальский язык почти не слышен. Врач погружается в неизведанное, в мир без географии, без языка. Местность утратила геометрическую форму, почва преобладает над населением.
Вскоре растерянность перерастает в страх. Здесь начинается континент, неизвестный Сидониу Розе. Вот теперь-то он понимает, до чего неполной была его Африка: одна площадь, одна улица, два-три железобетонных дома. И до чего он тут
Сидониу Роза вспоминает вдруг, что ему никогда в жизни не приходилось звать на помощь. Он всегда считал, что это как-то нелепо, да и сами слова «караул!», «на помощь!» слишком длинные, слишком много слогов для случая, когда попал в беду внезапно. Английское «хелп» и то казалось уместнее. «Если на меня нападут, позову на помощь, — думает он. — Да, но кто же меня услышит? — думает он потом. — Даже если предположить, что кричать я буду достаточно громко и отчетливо».
— На помощь! — репетирует он, но так, чтобы никто не дай бог не услышал.
И только тогда понимает, что оказался на дне необитаемой низины. Здесь ни одного жилого дома — только старый цинковый сарай. Сидониу останавливается у входа на этот заброшенный склад. За его спиной скапливается небольшая толпа. Зеваки застыли в напряженном молчании. Вдруг кто-то жестом прокурора протягивает руку:
— Старик там, внутри! Заперся с малолеткой!
Португалец идет вперед один, слышит сладострастные стоны, из деликатности молча отходит в сторону и так и замирает. Что делать дальше, ему абсолютно непонятно, но этого он старается не показывать. В конце концов, он же врач, европеец, носитель знания, которое, как известно, сила. Народ столпился в отдалении и ждет. Время течет и ничего не происходит. До тех пор, пока из сарая снова не доносятся томные стенания в доказательство того, что старика еще рано списывать в тираж.
Слышно хихиканье, португалец встряхивает головой и снисходительно улыбается. На память ему приходит его собственный роман с Деолиндой. Он вспоминает свою комнату в Лиссабоне, рвущие ночь когти света, бешеный стук в груди. И нежный голос, повторяющий:
— Ты мой гвардеец.
Но воспоминание развеивается. Стоны начинают напоминать что-то другое: сначала крики боли, потом — сдавленный хрип. «Старик кончается?» — спрашивает себя Сидониу. Может, это не любовь, а агония? Португалец подходит к двери сарая, зовет Бартоломеу. Через мгновение из-за цинковой стены слышится сакраментальное «зачем?».
О том, что действительно произошло в этом бараке, не узнает никто и никогда. Если тут и была девушка для услуг, она, наверное, ушла через заднюю дверь. Никто не слышал ее шагов, никто не заметил ни следа. Врач вошел в пустующее здание, помог старику подняться с импровизированного ложа, точнее, с драной циновки.
— Я хотел услышать свое сердце, как будто я себя прослушиваю изнутри. Понимаете, доктор?
— Понимаю, но надо было предупредить.
— Хотел
— И как, удалось?
— Любовь всегда удается.
Любовь, сказал он. Но не слишком убежденно, значит, видимо, хотел сказать другое. Как бы то ни было, традиция соблюдена. Переспал с юной девицей, или, как говорят местные, с не разогретой еще девчонкой. Теперь в услугах врача он больше не нуждается. Он чист, печенки прочистились, кровь процежена, все флюиды стерильны как чистейший самогон.
— Вам бы спать с Мундой, вашей женой.
— Это только от вас зависит, доктор.
— От меня?
— Дайте ей какое-нибудь снадобье от упрямства.
— Какое снадобье?
— Ну вы же доктор… Впарьте какую-нибудь микстуру, чтобы Мундинья ко мне снизошла. Кто знает, может, со временем она опять меня полюбит?
— Нет такого средства. Вы это прекрасно знаете…
— Средство всегда для всего найдется.
Выходя из оврага, старик опирается на плечо португальца, глубоко вздыхает и устремляет взор на облака:
— Это что, небо?
Он что, в самом деле сомневается? Врач бросает на старика косой взгляд. Решает ответить поосторожнее.
— Да, над нами небо, и еще выше небо. Все это небо.
— Стать бы птицей. Птицы не стареют.
Опираясь друг на друга, они шаткой походкой бредут обратно к дому. Однако на механике парадная рубашка, подаренная врачом, аккуратно застегнутая на все пуговицы.
— У меня день рождения не только вчера, но и сегодня, — гордо сообщает он, красуясь из последних сил, несмотря на усталость.
Они идут в гору, подниматься все тяжелее, приходится часто останавливаться.
— Доктор, у меня голова кружится.
— У вас головокружение или нарушение равновесия?
— А в чем разница?
— При нарушении равновесия мы чувствуем, что сами кружимся, а все вокруг стоит на месте. А при головокружении все вокруг кружится, а мы стоим на месте.
— У меня и то и другое, доктор. Мы с миром отплясываем на пару.
У самого дома их перехватывает запыхавшаяся женщина в лиловой мини-юбке и красной широкополой шляпе. Не успев отдышаться, она обращается к Бартоломеу:
— Дедуля, платить кто будет?
Старик окидывает ее взглядом с головы до ног и заявляет:
— Надо ввести униформу для шлюх. Так их легче было бы распознать, — и негодует: — Весь обслуживающий персонал в форме, а про шлюх забыли.
— Давай плати, дедуля, — настаивает женщина.
— Я тебе ничего не должен. Сука, фамба [6] !
Назревает громкий скандал, и врач вмешивается, опасаясь, что дона Мунда услышит. Зеваки уже опять успели столпиться.
— Мы с вами решим этот вопрос, сеньора, — говорит португалец, — приходите завтра в медпункт.
6
«Пошла прочь!» на языке сена.