Божиею милостию Мы, Николай Вторый...
Шрифт:
Великая княгиня тяжело вздохнула, и посол понял, что за спиной царя и царицы начинается нешуточная борьба за корону Российской империи. И его, посла, роль в этой борьбе будет велика.
Мария Павловна придавала этому разговору такое большое значение, что сразу после него, сославшись на позднее время, попросила проводить её распрощаться с другими гостями. Палеолог охотно это сделал. Его голова разрывалась от обилия полученной информации, и он не стал задерживать и других своих друзей. Ему надо было освободить несколько часов для важных шифровок и записи в дневнике. Он верил, что его тетради, вывезенные из Петрограда, когда-нибудь станут шедеврами французской литературы.
74
После
Государь понимал, что видимая часть «общественного мнения», создаваемого «Прогрессивным блоком», всё более и более возбуждается против правительства и Государыни, не касаясь пока монарха и Наследника Цесаревича. Родзянки и гучковы, монархисты пуришкевичи и шульгины, профессора милюковы и маклаковы, всякая скрытно социалистическая шваль вроде Керенского и Чхеидзе, казалось ему, переходят из состояния тихого психоза в буйное помешательство, когда вылезают на думскую трибуну критиковать правительство и министров. А министры, вместо того чтобы давать достойный отпор критиканам, заигрывают с ними, нервничают и отступают перед натиском черни.
Он подумывал о том, не прекратить ли вообще до конца войны заседания Думы, не вносящей в государственный механизм ничего, кроме сбоев и разброда. Николай не питал иллюзий в отношении верхушечного «общественного мнения», когда принимал решение о созыве первого русского парламента в 1906 году. Он помнил свои слова, сказанные им тогда графу Витте: «Я отлично понимаю, что создаю не помощника, а врага, но утешаю себя мыслию, что мне удастся воспитать государственную силу, которая окажется полезной для того, чтобы в будущем обеспечить России путь спокойного развития, без резкого нарушения тех устоев, на которых она жила столько времени».
И вот теперь, в годы жестокой войны, собрание депутатов не только не обеспечивает стране спокойного развития, не только не проявляет заботы о напряжённом функционировании государства в борьбе с внешним врагом, но превращается в центр вражды внутренней, стремится сломать те устои, оберегать которые каждый депутат Думы присягал на Евангелии…
Всегда строго следуя букве и духу законов, Николай даже во время войны не желал нарушать разгоном Думы климат правового государства, которое ему удалось создать. Он гордился этим, и даже жёсткость союзников и врагов, решительно ограничивших на время войны работу своих парламентов, свободу печати и другие права подданных, не заставили его следовать их примеру.
В принципе, конечно, его твёрдость восстановила бы порядок, но он находил, что положение ещё не дошло до крайности, зараза в армию не проникла и победоносная кампания весны – лета 17-го года внесёт полное успокоение в умы, на фоне которого можно будет решать многие внутренние вопросы, которые жизнь поставила перед империей.
«Общественное мнение» его не особенно беспокоило. Он знал, что в России это поле было весьма ограниченным и простиралось от великокняжеских до церковных кругов, петроградских и московских гостиных, редко – проявлялось в губернских городах. Даже в городских и деревенских трактирах посетителям были неинтересны
Основная масса населения жила своими заботами, трудилась, молилась, переживала за «православное воинство», и если что до неё докатывалось сверху, сразу трансформировалось в убеждение: «Генералы царя-батюшку предают». Кипели и бурлили слухами только Петроград и Москва, в которых «чистая» публика, как всегда, восторженно почитывала оппозиционные газетки, а значительная часть населения питалась слухами из лакейских и с базара…
Государь с огорчением видел и слышал, что много грязи исходит из его собственного Дома. Даже тётя Мавра – великая княгиня Елизавета Маврикиевна, вдова дяди Кости, всегда бывшая на стороне Аликс и его, теперь тоже приносила в Александровский дворец сплетни самого грязного толка.
Но больше всего Николая удивляла позиция родной сестры Аликс – Елизаветы. Её положение настоятельницы Марфо-Мариинской обители в Москве, казалось, обязывало её хотя бы к внешней святости, смирению и прощению чужих грехов. Но Элла, очевидно не без влияния московской клики Юсуповых, Джунковских, Рябушинских, Коноваловых и прочих оппозиционеров, становилась всё более агрессивной и воинствующе нетерпимой. Вместо того чтобы молиться в своей обители и в московских древних святынях, она без конца приезжала в Петроград и Царское Село, высиживала часы в светских салонах, а главное, у Михень, напитывалась там разными грязными слухами об Аликс, Подруге и Старце Григории. Потом она набивалась пить чай в Александровский дворец, где говорила разными намёками против Григория и с узкими поджатыми губами недоверчиво воспринимала искренние рассказы Аликс о том, что происходит во дворце на самом деле. И это, прости Господи, старшая сестра! А чего же тогда ждать от других родственников?..
Да, большая Романовская Семья начинала всерьёз беспокоить Государя. Василий Васильевич Щеглов, его личный библиотекарь, который в недрах дворцовой полиции занимался перлюстрированием переписки высоких особ, всё чаще приносил ему выписки из писем великих князей и княгинь, министров, генералов, думских деятелей, в которых содержались совершенно возмутительные выпады в адрес Аликс и его самого. Но внешне ровное отношение Николая ко всем своим сотрудникам и родственникам, казалось, нисколько не меняется. Он так же доброжелательно принимал великих князей и княгинь, завтракал, обедал, пил чай с теми членами Дома, которые просились к ним в гости, за его столом преданно улыбались и заискивающе глядели в глаза ему и его дорогой жене, а выйдя из Александровского дворца и вернувшись к себе домой, начинали сочинять всякие гнусности про его Семью, Друга и Аню. Это всё чаще начинало его злить, но он философски думал, что такова, видимо, вообще природа высшего света, который одинаково подл и лицемерен во всех странах мира. Поэтому-то они с Аликс и удалились ещё в молодости из Петербурга, из блестящего Зимнего, в уединение скромного Александровского дворца Царского Села, чтобы избежать фальшивой мишуры лживого высшего света.
Но самое главное беспокойство Николая, которое целиком разделяла с ним Аликс, было теперь в том, что вокруг них остался слишком узкий круг людей, верных трону и не поддающихся на пропаганду родзянок и гучковых, способных твёрдо держать рычаги управления громадной империей. Его двадцатилетний опыт царствования, то есть ежедневной работы с бюрократией трёх верхних ступеней Табели о рангах, научил его тому, что пора его прадедов и прабабок, когда за одну ночь или день холопа выводили «из грязи в князи» и он становился государственным деятелем, давно прошла.