Божьим промыслом. Стремена и шпоры
Шрифт:
— Он на тебе хоть застегнётся? — спрашивает генерал. — Ты же отрастил себе брюхо, на семейной-то стряпне.
— Всё застёгивается, — заверил его Ламме, — я проверял. Мерил.
— А ну-ка надень всё, что купил, — требует Волков.
— И обувку? — уточняет Сыч.
— И обувку, — кивает генерал.
Пока Фриц Ламме одевался, Волков попивая вино, молча смотрел на него. А Сыч, напялив на себя всю свою новую одежду, расцветает — видно, представляет, как в таком виде вернётся к молодой жене. Наконец, застегнув почти все пуговицы
— Ботинки жмут мальца, ну это ничего — растопчу. Пару дней потопаю, и всё будет нормально. Уж больно крепка кожа, но как растопчу, так сноса не будет.
— Это хорошо, что ты не бываешь при дворе курфюрста, — меланхолично замечает господин.
— Это почему ещё? — удивляется Ламме. Ему кажется, что в таком виде он сошёл бы на приёме у герцога за своего. Да нет, Фриц был уверен в этом.
— Тебя бы убили, — уверенно говорит барон.
— Убили? За что это? — ещё больше удивляется Фриц Ламме.
— За несуразность, — без малейшего намёка на веселость говорит барон и поясняет свою мысль: — Как ты только умудрился так подобрать свои вещи, что ни одна к другой не подходит? Ни цветом, ни фасоном. Ты специально так их подбирал? Зачем ты вообще купил оранжевые чулки?
— Так все богатеи носят такие, — пояснил Сыч.
— Такие носят только сумасшедшие ландскнехты и прыщавые юнцы, мечтающие о нестарой ещё вдове. Ты бы ещё разноцветные купил, — нравоучительно объяснял своему человеку барон.
— Что, совсем плохо? — Сыч даже, судя по всему, немного расстроился. Он-то надеялся, что будет выглядеть не хуже, чем сам барон, и тот его похвалит.
— Нет, не плохо, — Волков махнул рукой. — Пойдёт. Ты из захолустья, купчишка из Фринланда. Так что…
Да в общем, всё было нормально, просто человек, видно, из мужичков поднялся, ну, к примеру, не в городе вырос, а деньжатами обзавёлся. Вот таков получился. Ничего. Так даже правдоподобнее.
— Ну что, экселенц, пойдёт? — уточнил Ламме.
— Пойдёт, — согласился генерал, — но во дворце в таком виде, в этих чулках, тебе лучше не появляться.
— Не пустят? — интересуется Ламме.
— Пустят, но по дворцу ходит всякий мерзкий люд, бездельники, миньоны герцога, они ничем себя занять не могут и цепляются ко всякому от скуки, а кто, не дай Бог, огрызнётся, так тянут на поединок.
— И что же, и меня цеплять будут? — улыбается Фриц.
— Да уж твои-то чулки не пропустят, — заверил его барон.
— Ну и к хренам тогда этот дворец, — весело говорит Ламме и начинает расстёгивать дублет. — Ноги моей там не будет.
— Очень мудрое решение, — со вздохом произносит генерал и наклоняется от стула вправо. А там, на полу, давно, ещё с его прихода, лежит крепкий холщовый мешок. Он берёт его, не без труда поднимает и кладёт на стол.
— Та-ак, — тянет Фриц Ламме, глядит на мешок и садится напротив барона. Он улыбается
— Сам бы я, может, и не решился бы, не поспособствуй к этому горожане, — отвечает барон. — В общем, выхода у меня другого нет. Вот только дело мы сделаем не по-твоему, то уж слишком грубо будет, издали видно, что шито оно белыми нитями, а сделаем его по-моему. Иначе нас сразу раскусят, тут тоже не дураки живут. Народец здешний — купечество, негодяи хитрые и расчётливые. Их просто так не проведёшь.
— Ну и как же мы его начнём? — спрашивает Фриц Ламме.
Барон немного подумал, а потом и говорит:
— Ты — Фриц Ламме, разбогатевший купчишка из Фринланда, приехал сюда в поисках торговых связей и товарищей.
— Ну так я всем так и говорю, — соглашается Ламме.
— Кстати, — вспоминает Волков, — а как ты местному люду представляешься? Надеюсь, не Фрицем Ламме?
— Нет, конечно, — отвечает Сыч, — я-то стараюсь не сильно имя своё рассказывать, но когда нужно с кем-то посидеть, поговорить, связями обзавестись, как вы и приказывали, экселенц, уж тогда и называюсь.
— А как называешься? — уточняет господин.
— Фердинандом, — отвечает ему помощник.
— Фердинандом? — переспрашивает Волков, а сам хмурится, как будто не понимает чего-то или не расслышал сказанного.
— Ага, — Фриц Ламме улыбается. Ему явно нравится его выдуманное имя. — Фердинанд Константин.
Но барон осаживает его резко:
— Дурак ты, Фердинанд Константин. Отчего ты себя ещё Карлом Оттоном не окрестил?
— Ну уж это…, — отвечает Фриц Ламме и разводит руками: это уж чересчур.
Волков закрывает глаза, начинает тереть их рукой и приговаривать:
— Ох и дурак, ох и дурак, — наконец он смотрит на своего помощника и спрашивает: — Ты хоть в зеркало на себя смотришь иногда?
— Смотрю, а что? — в ответ спрашивает Ламме.
— Чаще смотри! — злится Волков. — Чтобы понимать, где ты, а где Фердинанд Константин.
— А чего? — удивляется Сыч. — Чего?
— Ты мог быть Ёганом Лемке или Гансом Шлиманом, или, к примеру, Дитрихом Фишером, или кем угодно… Ну а какой из тебя Фердинанд Константин? — и тут генерал неожиданно вспоминает и с некоторой долей тревоги спрашивает: — А фамилию какую ты себе выбрал, Фердинанд Константин? Уж не Габенберг, надеюсь?
— Зальцер, — нехотя бурчит Фриц Ламме.
— Зальцер, — генерал вздыхает облегчённо. — Слава Богу, что не Левенбах или не цу Коппенхаузен.
— Ну, так получилось, — тоже вздыхает Сыч. Он, кажется, и сам теперь понимает, что это имечко ему не очень-то подходит. А уж для будущего дела и тем более. И оба они осознают, что теперь уже ничего не исправить. Придётся ему и дальше быть Фердинандом Константином Зальцером.
— Как? — не понимает Волков. — Фриц, я же тебя за умного полагал. Как у тебя «так получилось?».