Божий гнев
Шрифт:
Бертони была обрадована и обозлена разом. Она предпочла бы не принимать короля, лишь бы не видеть у себя Стржембоша. Была уверена, что Бианка заметила его, узнала и теперь смотрит на него в замочную скважину.
— Король ждет, — напомнил Стржембош, — но на лестнице египетская тьма; вовсе не желательно, чтобы он разбил себе затылок, а выйти к такому гостю со свечей никому не зазорно.
Ах, если б не было Стржембоша! Бертони выразила бы такую шумную радость, что весь рынок Старого Города
Она уже не смотрела на него. Бросилась в комнату, где музыка Утихла. Схватила со стола подсвечник и обратилась к дочери.
— Пан воевода мазовецкий сделал мне честь, удостоил зайти на минутку. Бианка! Смотри, не болтай, никто не должен знать о его посещении. Понимаешь, воевода…
Но хитрой девушке присутствие Стржембоша сказало уже много, а торжественный прием еще больше.
— Слушай, — шепнула она свей подруге, — я готова поклясться, что это не воевода, а… я уж знаю, кто.
Девушки посмотрелись в зеркало, поправили волосы, обдернули платья и стали в уголку, не забывая о том, чтоб поза была им к, лицу.
Тем временем, бормоча то проклятия, то радостные междометия, Бертони спустилась вниз, а Стржембош поспешил помочь королю выйти из кареты.
В тот короткий промежуток времени, когда Дызма объяснялся наверху, Ян Казимир уже не на шутку сожалел о своем легкомысленном поступке, не соответствовавшем ни его летам, ни званию. Но ему вспомнилась французская поговорка об откупоренном вине, которое приходится выпить.
Призрак старухи Бертони стоял на пороге, ожидая короля; приходилось подняться наверх.
— Не могу пробыть больше пяти минут, — шепнул король, — но, но… меня томит жажда, хочу выпить вина с водой… поэтому…
Он путался, уже направляясь к лестнице, которой не мог разглядеть; Стржембош взял его под руку. Итальянка пошла вперед, освещая дорогу.
Она повернулась к королю.
— Бианке я сказала, что приехал воевода мазовецкий.
Стржембош фыркнул, так как между королем и воеводой не было ни малейшего сходства, а, главное, Бианка часто видела воеводу, следовательно, не могла вдаться в обман.
В довольно тревожном настроении, но уже заинтригованный, потому что девушки неудержимо привлекали его, Казимир вошел в гостиную итальянки.
Оставшиеся две свечи довольно слабо освещали девушек, стоявших в уголку и хихикавших.
Король направился прямо к ним.
Красота Бианки, свежесть и молодость ее подруги произвели на него такое же впечатление, какое иногда аромат весенних цветов производит на того, кто долго не дышал чистым воздухом. Он стоял, забыв обо всем, усмехаясь, развеселившись.
Стржембош с порога стрелял глазами в свою панну.
Бертони, которой хотелось бы остаться на страже, пришлось заняться угощением. Девушки по-прежнему
Полюбовавшись этой картиной, король со вздохом отошел и уселся в кресло.
Из другой комнаты Бертони с помощью слуги принесла на серебряном подносе вино в золоченом кувшине, воду в стеклянном и кубки. На подносе лежали также сахар, лимон и апельсины.
Все это она поставила перед королем, который тем временем не спускал глаз с Бианки.
— Некогда мне, — сказал он, — но все-таки, пусть она споет хоть одну песенку, послушаю, какой у нее голос…
— И спеть, и протанцевать могла бы, — перебила Бертони, — да время ли теперь? Я совсем не приготовилась к приему. Хоть бы вы предупредили меня.
— Милейшая Бертони, пять минут тому назад я и сам не знал, что делаю эту глупость, — засмеялся король, — но всему виной Стржембош. Как начал приставать, молить, просить… а я к нему питаю слабость.
Глаза итальянки загорелись гневом.
— Пусть же Бианка споет, — настаивал король.
— Но велите ему уйти в переднюю, — сказала Бертони.
— Кому?
— Да этому нахалу, — пояснила Бертони, — я его видеть не могу.
— Да, но — я не могу обойтись без него, он мой телохранитель, и должен стоять у порога.
Бертони имела основание беситься и выходить из себя, так как Стржембош, не теряя времени, пожирал глазами девушку, которая отвечала ему девически наивными взглядами.
Балованная, смелая Бианка не боялась матери, да и никого не боялась. Мать приказала ей спеть что-нибудь, и она не отнекивалась, дело шло только о выборе итальянской песенки. Мать сама подала ей цитру, Бианка пробежала пальцами по струнам, взглянула на Стржембоша, повернулась к королю и запела соловьиным сопрано.
Песенка! О чем может говорить итальянская песенка? Ее основа та вечная, умирающая и возрождающаяся любовь, на которой вертится жизнь.
Ян Казимир забылся, уставившись ей в очи, а Дызма, еще не слыхавший ее голоса, остолбенел от восторга. Она пела, как соловей.
Бертони, стоя за дочерью, точно желая прикрыть ее крыльями, сияла счастьем и гордостью, но в то же время пылала гневом. О такой восточной жемчужине, как она ее называла, смел мечтать какой-то прощелыга, правда, служитель короля, но жалкий, убогий шляхтич! Разве не заслуживало это казни?
Неизвестно, как долго тянулась бы эта сцена, если бы перед Казимиром не явилось строгое лицо Марии Людвики. Он торопливо Допил вино и встал.
Подошел к Бианке, фамильярно взял за подбородок, и, сняв с пальца перстень — это была память о пребывании в плену во Франции, в Систероне, — подарил его девушке, кивнул матери, без церемоний надел шляпу на голову и поспешил к дверям.