Божий гнев
Шрифт:
— Провалиться бы ей с этими правами! Что ты толкуешь о правах? Здесь нет другого права, кроме военного, а кто его не признает…
Мазевский сел, взбешенный, не кончив речи; все переглянулись, как будто говоря: «Этот не из наших…»
— Успокойтесь, — рассмеялся Банковский, — шляхта исполнит свои обязанности. Если же она напоминает…
— Для этого будет достаточно времени после войны! — горячо возразил Мазевский. — А теперь одна задача: подавить бунт, усмирить мятежников, прогнать татар… Ничего другого
— Именно потому, — перебил подканцлер, — люди и беспокоятся о поступках короля, так как один ложный шаг может погубить нас.
— Пустое, при нем совет! — сказал Мазевский.
— Он его и знать не хочет, только немцев слушает, — вмешался Прошка. — Нет, нет, — немцев надо выкурить.
— Но, тысяча чертей, — крикнул Мазевский, — немецкая пехота образцовая; без немецких пушкарей мы не можем обойтись.
Подканцлер начал осторожно расспрашивать, кто привел хорунжего; отвел Банковского в сторону и стал ему выговаривать.
— Но он дельный и храбрый жолнер, — оправдывался Банковский, — и пользуется большим влиянием, а если немножко иначе думает, чем мы…
— Немножко! — засмеялся подканцлер.
Между тем спор прекратился; обычные гости Радзеевского сообразили, что разжигать его не следует, и один за другим умолкали, а Мазевский, понимая, что здесь ему вовсе не рады, и что эта компания не по нем, надел шапку и ушел.
— Надо быть осторожным, — сказал Радзеевский, — на что нам куртизаны и паразиты гетманов? Нам нужно собрать вокруг себя свободных людей.
По уходе Мазевского, когда все успокоилось, Казимирский начал рассказывать, что он сделал и что готовилось.
Готовился военный заговор против короля. Вырос он из пустяков. Подканцлер не мешался в него, а только поддерживал добрым советом, и горячо интересовался им. Казимирский разносил его приказы, выдавая их за свои, привлекал новых горланов, старался всюду засеять зерна, из которых должен был вырасти союз против короля. Толковали уже о созвании, в случае крайности, кола, которое в лагере было тем же, чем роскошь в мирное время. Войсковое коло считало себя вправе требовать к ответу гетманов и воевод.
Подканцлеру недоставало только его правой руки, Дембицкого, который, наконец, известил его о своем скором прибытии.
Все это происходило под боком у короля и гетманов, в такую минуту, когда была необходима строжайшая дисциплина. Радзеевский радовался этому как вернейшему средству добиться высокого положения.
«Без меня им с ними не справиться; я один сумею уговорить, успокоить и заткнуть рты… Королю придется меня просить».
Ян Казимир даже не предчувствовал этой опасности.
На военном совете постановили переправиться на другой берег Стыря, где сухая равнина давала возможность выгодно раскинуть лагерь и расположить войска.
Вечером было объявлено, что первыми переправятся королевские немецкие полки. Снова поднялась воркотня и жалобы, что-де король только и заботится о своих любезных немцах, чтоб ног не промочили. Но открыто еще никто не смел говорить.
На другой день сначала пехота, потом полки в заранее назначенном порядке перешли мост и заняли намеченные места на зеленой равнине. Король, отслушав мессу, снова остановился у моста, чтоб не допускать суматохи.
При нем не было в это время никого, кроме служителей и писарей, и Радзеевский, пользуясь этим, подъехал к нему. Ян Казимир отвернулся было, но не мог отделаться от беседы.
— Наияснейший пан, — сказал подканцлер, — хотя мне трудно рассчитывать на благосклоннее внимание вашего королевского величества, но я исполняю свою обязанность. Должен предостеречь, что в войске брожение и большое недовольство. Боюсь, как бы в самую опасную минуту не обнаружилось неповиновение.
Король долго слушал.
— И никто о том не знает, кроме вас, пан подканцлер? — спросил он.
— И я узнал случайно, — отвечал Радзеевский.
— Не верю, чтобы шляхта так мало заботилась о Речи Посполитой и собственной чести, чтоб запятнать себя смутой в такой момент.
— Наияснейший пан, шляхту надо знать, — с презрением сказал подканцлер, — и это непросвещенная толпа, которая носится с своими привилегиями. Пустяк может возмутить ее.
Король, который слушал с возрастающим нетерпением, умышленно начал давать приказания придворным и посылать их, чтобы прервать неприятную беседу.
Подканцлер, быть может, рассчитывал на испуг и уступчивость, но видя, что Ян Казимир отнесся с пренебрежением к его донесению, отъехал в гневе.
Все его расчеты оказывались несостоятельными.
«Придется пустить в ход крайнее средство, — думал он, — всё толкает меня к решительным действиям».
Король, из отвращения к этому человеку, пренебрег и его сообщением. Он подозревал, что подканцлер пользуется этим средством, чтобы добиться примирения; но не мог простить интриги, которая настроила против него королеву. Он старался теперь убедить королеву в своей невинности, и самый вид этого человека будил в нем неприятные воспоминания.
Войско в течение трех дней расположилось на равнине, и воевода краковский, который его показывал королю, мог похвалиться его состоянием.