Божья воля
Шрифт:
Алексей быстро поднял голову и насмешливо, в упор взглянул на брата.
— Чего ты хотел? — быстро произнёс он. — Новых милостей? — и прибавил, качая головой: — Ныне поздно.
— Да не то, не то, — почти простонал его собеседник. — У меня горе, большое горе…
— Что ещё такое? — уныло спросил фаворит царя, которому теперь всякое горе было уже нипочём после этого страшного удара.
— Случилась неслыханная вещь… — глухо ответил Михаил Владимирович, — Алёшу убил Барятинский…
Алексей
— Это покойник-то! Да ты с ума сошёл!
— Какой покойник! — отчаянно махнул рукою Михаил Владимирович. — Он живёхонек… До поры скрывался.
Горькая улыбка исказила гримасой лицо Алексея.
— А теперь и объявился. Выждал, пока гром над Долгорукими грянет, и сам нагрянул. Видно, такова воля Божья, — раздумчиво закончил он.
— Что же мне делать? — простонал Михаил.
— Не знаю… ничего не знаю…
— Арестовать-то его можно?.. да суд нарядить?
— Коли убийство совершил — вестимо можно… — как-то нехотя ответил Алексей Григорьевич, занятый собственными безотрадными грёзами…
Вдруг он вздрогнул. Дикая, но смелая мысль мелькнула, как молния, в его голове. Он быстро встал с кресла и резво схватил за руку ошеломлённого, ничего не понимавшего брата и потащил его в противоположный конец комнаты…
Глава XII
Предерзостный замысел
Отведя брата с самым таинственным видом в один из дальних углов залы, Алексей Григорьевич тяжело опустился на стоявший тут диван и, показав рукой на ближайшее кресло, сказал:
— Садись. Нам поговорить надо.
Михаил Владимирович молча уселся, совершенно не понимая, что творится с царским фаворитом, о чём он хочет говорить с ним в такие минуты, когда ни ему, ни Алексею Григорьевичу совсем не до разговоров, недоумевая особенно потому, что до сих пор Алексей как-то всегда пренебрегал его советами и никогда не позволял себе вступать с ним ни в какие интимные разговоры.
Алексей Григорьевич Долгорукий скользнул пытливым подозрительным взглядом по лицу брата, сидевшего в неподвижной позе с застывшим в глазах недоумением, и затем заговорил таким низким шёпотом, что Михаил должен был, чтоб расслышать, вплотную придвинуться к нему.
— Слушай, Михайло, — начал он, — поклянись мне, что не выдашь меня… не изменишь мне…
Михаил Владимирович вздрогнул от неожиданности этих загадочных слов и испуганно заморгал своими слезящимися глазками…
— Что ты, Алёша, Господь с тобою! — забормотал он.
— Нет, ты поклянись, — настаивал Алексей Григорьевич, — важное, потайное дело я тебе поведать хочу…
— Да клянусь, чем хочешь, поклянусь. Неужто я супротив тебя пойду, — прошептал взволнованно Михаил Владимирович, — чай, мы за тобой как за стеной каменной.
Алексей
— Плоха ваша каменная стена стала, — грустно сказал он. — Умрёт батюшка государь, — и всем нам, может, костьми лечь придётся; на плаху свою голову снести… Врагов-то у нас, почитай, вся Русь-матушка. А есть ещё зацепка, можно ещё удержаться, — да не знаю, как к тому делу приступиться…
Он замолчал и зорко взглянул на побледневшее от его страшных слов и безотрадного тона лицо брата.
— А что? — встрепенулся Михаил Владимирович, — что такое?
— Опасливое дело.
— Да что?! Ты скажи…
— И то, скажу. Слушай. Все мы смертны, все под Богом ходим. Конечно, коли смерть пришла, не попросишь — отпусти-де на час. Так и тут. Вся штука в том, что рано сия болесть у государя приключилась… Ведь через неделю венчанье было порешено. Ну а повенчайся он с Катей, в те поры другой бы разговор пошёл. Так я говорю?
— Так, так, — поспешил подтвердить Михаил, не понимая ещё, однако, к чему старший брат клонит свою замысловатую речь.
А Алексей между тем продолжал, всё более и более понижая голос:
— Стало, всё дело во времени. А коли так рассуждать, всем вам — и тебе, и Василью, и верховникам, и господам Сенату ведомо, что такова была воля государя-батюшки… Что кабы не болесть эта лихая, повенчался бы он с Катей неукоснительно. Потому сильно её любил и таково у него желание было. Верно аль нет?
— Верно, верно.
— Ну так, по мне, кажись, нам против царской воли идти не след, а надоть его волю в точности исполнить…
Михаил Владимирович наконец понял, и радостная усмешка пробежала по его сухим бескровным губам.
— А, вот это хорошо! — шёпотом воскликнул он. — Это ладно придумано!
Лицо Алексея Григорьевича сразу оживилось.
— Так, значит, так можно сделать?
— Не только можно, прямо — следует.
— Вот и я так думаю, — промолвил Алексей Григорьевич. — Потому всё едино бы было, если бы государь был жив. Да и нам спасаться след, — прибавил он ещё тише, — что там ни толкуй, а нас съедят, коли мы сами зубы не покажем. Теперь все встанут: и Голицыны, и Ягужинский, и Остерман… Надо их всех сократить, а без этого и думать неча…
— Верно, верно, одно спасенье, — поддакнул Михаил Владимирович.
— Только вот что, — раздумчиво произнёс старший Долгорукий, — а вдруг венчать не станут?
— Глупости! — хихикнул младший. — Как так не станут… Я сейчас попа притащу от Николы. Ты ему прикажи, нешто он посмеет ослушаться…
— И то верно, — согласился Алексей Григорьевич. — Так ты не мешкай, Михайло, — прибавил он, поднимаясь с дивана, — мешкать ноне нечего… Как раз всё провороним…
Но Михайло медлил встать.