Брабантские сказки
Шрифт:
— Эй, там! — крикнул этот человек. — Кому это вздумалось побить у меня стекла!
— Мне, батюшка, — радостно ответила Анна. — А откуда ты идешь так поздно? — прибавила она.
— Со свадебного пира, — сказал Херманн. — А ты?
— Из дома, в котором только что распался брак.
— Твой?
— Мой.
— Да так и лучше. Входи, дитя мое.
XXXIII
Когда отец с дочерью вдоволь наобнимались, крепко и от всей души, в очаге уже весело потрескивали поленья, а одежды Анны совсем высохли, Херманн сказал:
— А теперь, дочка, — рассказывай, как тебе привалило
— Слушай же, отец. Сколько времени уже Каттау, видя, что я страдаю, все ходила за мною и, качая головой, то и дело повторяла: «Ах! если б госпожа знала Она теперь живет в Генте». Я лучше нее знала, о чем она хочет сказать мне; Исаак мне изменял. Чтобы вернуть его, я испробовала все: доброту, нежность, ласки, все было безуспешно; я прибегла к наилучшему средству, обустроив домашний уют. Сейчас ты услышишь, чем он отплатил мне за это. Нынче ночью, в одиннадцать, ко мне в спальню вдруг ворвалась Каттау. «Госпожа, — живо произнесла она полушепотом, — она здесь». — «Кто?»
— «Любовница хозяина». Его любовница, понимаешь, отец, у меня в доме, в этом убранстве, которое я мечтала превратить в священное царствие веселья и спокойствия духа. «Госпожа, спускайтесь потихоньку, — шепнула мне Каттау, — они внизу, в столовой». Я так и поступила, как сказала мне Каттау, и вот я спускаюсь, вхожу в прихожую, вижу лучик света, выбивающийся из-под двери, открываю, они сидели там, и она прижималась к нему. Фу! Они ужинали в моем доме, оба пьяные. На столе было полно еды и стояли бутылки. Ну и женщина! Размалеванная кукла, белая, опухшая, на щеках пятна румян, взгляд потухший и вызывающий, а уж жирна так, что в этом что-то нездоровое. Он со злостью оторвался от нее и окинул меня оскорбительным взглядом. «Зачем вы пришли, — говорит, — идите к себе спать!» Видя, что я не слушаюсь, он хотел было броситься на меня, но пошатнулся и едва не упал. Женщина, которая курила, растянувшись в кресле, бросила с ухмылкой: «Ну и ну, малыш, а ведь я думала, ты покрепче». — «Прочь, — крикнул он мне, — идите к себе, или я вас…» И он занес кулак. «Эге, малыш, — говорит женщина, — уж это совсем не по-джентльменски». — «Послушай же», — говорю я ему. «Послушать тебя, — взвился он, — как будто я не знаю, что ты мне скажешь, — ах, ты ревнуешь, не так ли, и тебе очень не нравится, что я привел сюда это восхитительное создание». — «Малыш, — говорит женщина, — да ты дурак». — «Ревную, — говорю я, — о нет, Исаак, ревность тут ни при чем, ибо ни за какое золото мира я не соглашусь больше ни минуты ни уважать, ни любить вас. С этого мгновения я считаю себя свободной, так что вернуться к вам меня не смогут заставить ни законы, ни суды». Он ухмылялся. «Я отдала тебе все, — продолжала я, — свою молодость, красоту, преданность, — все. Того, что я сделала, достаточно, я ничем тебе не обязана и ухожу от тебя без всякой ненависти, Исаак, желая тебе, если ты сможешь, обрести счастье в той жалкой жизни, которая тебя ждет». Он вмиг растерял весь свой гнев. «Вы что же это, — спросил он, — и в самом деле уходите?» — «Да, — отвечаю я, — и вы сами знаете, что так лучше». Он немного подумал. «Вы правы», — отвечал он. И вот я здесь, отец.
Через три дня к Херманну доставили письмо от Исаака, в котором он испрашивал развода по обоюдному согласию супругов.
XXXIV
На другой день Оттеваару принесли фламандскую Библию в поистине роскошном переплете. Такие издания обычно дарились в самых торжественных случаях.
«Анне Херманн, овечке моей, в день ее крещения, твой отец Йозефус дарит этого друга.
7 июля 1839».
Для Отгеваара не было секретом, что священная книга и вправду была другом Анны и ее спутником.
— Посмотрим, — решил он, — не прочту ли я здесь историю ее сердца.
И в самом деле, дата 29 ноября 1857 года — день, когда Анна получила от Оттеваара первое письмо, — была написана рядом со следующими строфами:
«На глазах у птиц напрасно расставляется сеть».
Другие многозначительные строки были отмечены рядом точек, проколотых швейной иглой:
«Творящий прелюбодеяние погубит душу свою в безумии сердца своего».
«Благонравная жена — венец для мужа своего».
«Кто найдет добродетельную жену?»
«Уверено в ней сердце мужа ее».
«Она воздаст-ему добром, а не злом».
«Милость и прощение даруют облегчение».
А над этой ужасной строфой были пролиты слезы:
«Все дни несчастного печальны».
Оттеваар вздрогнул.
Он прочел дальше:
«Надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце, а исполнившееся желание — как древо жизни».
Читая дальше, он заметил еще один омытый слезами стих:
«Вот долготерпеливый; что бы ни случилось, нет печали в сердце его.
В полу платья бросается жребий, но все решение его — от Господа».
Оттеваар перелистал и опять увидел подчеркнутое место:
«Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он и был».
«Доколе?» — сам себя спросил Отгеваар.
Следующий стих словно бы отвечал ему загадочным утверждением:
«Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце».
Тут следы слез.
Ноготь Анны выделил такие слова:
«Не из камня твердыня моя, и не из бронзы плоть».
Число 29 ноября 1860 года было написано на полях страницы, где были такие стихи:
«Время плакать и время смеяться.
Время любить и время ненавидеть.
Время сберегать и время бросать».
Просияв, Отгеваар сунул Библию под мышку и чуть не бегом отправился к Херманну.
Анна ждала его. Увидев, что он входит в дом, она указала на него отцу.
— Вот, — произнесла она, — тот, о ком я тебе рассказала.
Отгеваар вошел. Он направился сразу к ней, не обратив внимания ни на Брафа, ни на Херманна.
— Ты любишь меня? — спросил он.
— Да, — ответила она.
И рассказала обо всем, что произошло.
Оттеваар взял ее лицо в свои руки.
— Несчастная пленница, заживо погребенная в черной клетке, — сказал он, — вот и для тебя солнце взошло.
— И теперь там так светло, — ответила Анна, по-детски хлопнув себя по лбу.
— А случись тому, — спросил Херманн, — что Исаак не расторгнул бы ваших супружеских уз, — ты так и оставалась бы верной ему и уморила бы себя до погибели?
— Да, — твердо ответила Анна.
— Батюшка Херманн, — с воодушевлением кидаясь ему в ноги, промолвил Отгеваар, — желаешь ли ты, чтобы с этой минуты я был сыном твоим?
— И даже весьма желаю, — отвечал Херманн, — ведь я только что видел, как Браф-вещун лизал тебе руку. А это значит, что он дает согласие.