Брачный экстрим. Школа «Челси».

Огородникова Татьяна Андреевна

О себе

Я даже удивилась, что в полтора часа можно уложить почти десять лет жизни. Ирина слушала меня не перебивая. Мы давно понимали друг друга с полуслова. Я сама удивилась тому, как спокойно и непрерывно мой незатейливый рассказ превратился в историю жизни. Вернее, в историю разрушения жизни. Хотя я испытывала привычный ступор, когда говорила или думала об этом, особенно о нем. Я ощущала физически, как мои волосы превращаются в растрепанные редкие космы, глаза перестают видеть, голос становится глухим и невыразительным, спина горбится, а внутренние органы постепенно превращаются в труху.

Самый главный вывод, который я сделала после курсов мамы Лосер, заключался буквально в двух словах и звучал примерно так: «Эх, ты…» Относилось это горькое восклицание к моему папе. Этот уникальный мужчина в моей жизни был мечтой и реальностью, другом и братом,

богом и дьяволом. Он был красив настолько, насколько может быть красив тот, кого ты любишь всем сердцем. Темные курчавые волосы до плеч он зачесывал назад, это придавало ему вид мачо. Он шутил: «Я же не могу позорить такую красивую девочку, я должен быть модным». Высокий лоб, прошитый неглубокими морщинками, смешливые синие-синие глаза, нос с маленькой горбинкой и мужественный квадратный подбородок, контрастирующий с мягкими пухлыми губами. Словом, красив, просто красив. Фигура у него тоже была отличная, потому что он всегда следил за весом. Он мог позволить себе чуть-чуть расслабиться во время отдыха на море, но это стоило ему усиленных тренировок и двухнедельной диеты. У папы была обалденная сила воли. Словом, он был лучшим. Лучшим мужчиной из всех, каких я когда-либо видела. А если бы вы знали, как при одном его появлении зажигались глаза у присутствующих женщин – от подростка до бабушки… Единственной дамой, с которой я более или менее была согласна его делить, и то только на ночь, была мама. В глубине души я все равно знала, что меня он любит больше, чем маму, а я его – больше всех на свете. Я всерьез думала, что наша любовь взаимна и на всю жизнь. Оказалось, что такое сильное чувство тоже имеет срок годности. Мне было пятнадцать лет, когда я впервые поняла, что это так.

История, написанная мною о себе при первом знакомстве с леди Лосер, действительно существовала, только это была не моя история, а история моей лучшей подруги Юльки, Юльки Кащенко. Мы были с ней как родные, мы даже хотели, чтобы нас считали сестрами. Она была старше меня почти на четыре года, но, несмотря на это, Юлька безоговорочно доверяла мне все свои тайны, впрочем, как и я – ей. Мы проводили вдвоем каждую свободную минуту и шушукались, как малые дети. Теперь вы понимаете, почему мне не составило никакого труда рассказать историю ее жизни. Я знала каждый ее шаг, образ мыслей, каждую веснушку на ее малюсеньком носу, и я очень, очень сильно любила ее.

Наша семья, интеллигентная и обеспеченная, не привила детям манеры презирать тех, кто менее богат или не того происхождения – словом, мне не запрещали дружить с детьми другого сословия и даже наоборот, мама искренне приветствовала мою закадычную дружбу с Юлькой Кащенко, хотя у той не было, как говорится, ни кола ни двора.

С первых дней жизни Юлька росла без отца, мать ее была алкоголичкой, о чем знал весь город, единственное, что мамаше удалось сделать для дочери, – запихнуть ее в цирковое училище… Казалось бы – держись от таких подальше, деточка, однако нет. Добрые сердца моих родителей поощряли и благословляли помощь и дружбу с детьми иного социального слоя, чем я.

Когда мы познакомились с Юлькой, мне было только семь лет. Ей скоро должно было исполниться одиннадцать. Она была очень взрослой, знала о жизни многое, если не все, и, наверное, привлекала меня своей жизненной противоречивостью. Я просто боготворила Юльку, она была моим кумиром, тем более что мы нашли ее в цирке. Девочка на арене так потрясла мое воображение, что я со слезами на глазах умоляла папу пригласить ее в гости – папа мог все. Я заметила несколько латок у циркачки на костюме. Мама объяснила, что цирковые артисты не так богаты, чтобы покупать часто новые костюмы, им приходится следить за своей одеждой, штопать и зашивать… Папа пошел куда-то за арену, и через полчаса та самая девочка уже держала меня за руку на заднем сиденье нашего джипа. Все-таки папа был настоящим волшебником!

С тех пор Юлька стала бывать у нас почти каждый день, я привыкла к ней и очень скучала, когда она не приходила. Если, не дай бог, родителям пришло бы в голову лишить меня ее общества, думаю, для меня это закончилось бы диким стрессом. Больше Юльки я любила только своего отца – веселого, добрейшего, отличного от всех человека. Мы чувствовали себя как за каменной стеной и не забывали благодарить судьбу за то, что он у нас такой. Маму, конечно, я тоже любила, но в глубине души ставила ее на третье место. Все-таки она иногда бывала строга, делала замечания, а порой орала во весь голос – всегда на меня, а на младшего брата Андрюшку – никогда. Папа – другое дело. Он был весь мой. Все говорили, что мы очень похожи. Я лично находила его самым красивым мужчиной в мире и, конечно, собиралась за него замуж, когда вырасту.

Он, впрочем, был солидарен со мной и частенько говорил: «Ты у меня самая красивая девочка в мире. Пойдешь за меня замуж, когда вырастешь?» Мама смеялась в такие моменты. Нам было хорошо, вы понимаете, нам реально было хорошо вместе. Мама любила возиться с Андрюшкой, а я была любимая и единственная папина дочка – кровиночка, крошка, роднушка, любимка – так он меня называл, когда мы с ним ходили или гулять, или в гости, или просто смотрели телевизор. Я не любила откровенничать с мамой на эту тему, потому что боялась, что она будет переживать. Я была маленькой и оттого – немного глупой. Папиной любви хватало на всех – мама не собиралась ревновать меня к родному отцу, а тем более его – ко мне. Она тоже была счастлива и поэтому не обращала внимания на пустяки. У мамы было огромное доброе сердце, она с распростертыми объятиями принимала всех моих знакомых, тем более Юльку. Мама отлично понимала ее положение и всеми силами старалась хоть немного поделиться с ней материнским теплом. Юлька не возражала, только иной раз с грустью говорила:

– Почему так бывает – одним все, а другим – ничего? За что же меня так Бог не любит?

Мама смеялась в ответ на ее причитания:

– Подожди еще, «любит – не любит»! Найдется такой, который полюбит тебя так, что сразу за всех отдаст тебе любовь. – Мама обнимала Юльку и нежно гладила ее по пушистой голове.

Папа тоже подключался к сеансу психотерапии:

– Найдется, даже не сомневайся, девочка.

У него был красивый раскатистый голос, он помимо прочего еще и отлично пел. Иной раз мы дружно запевали в гостиной, включив караоке. Еще иногда Юлька показывала нам чудеса акробатики. Когда она выполняла свои трюки, казалось, что у нее вообще нет костей, позвоночника, что она прямо гуттаперчевая. Мы восхищались ею, она прочно вошла в состав нашей семьи на правах дальней или ближней, но уж точно неотделимой родственницы. Во всех семейных мероприятиях одно место было зарезервировано под Юльку – будь то театр, бассейн, поход в гости или даже поездка на море. Так продолжалось почти семь лет.

Мы с мамой, папой и Андрюшкой готовились к переезду в Москву. У папы было новое назначение. Самым грустным моментом для меня было расставание с Юлечкой, моей родненькой, любименькой старшенькой сестричкой, с моим кумиром. Я понимала, что рано или поздно нам придется жить самостоятельной жизнью, но не хотела даже думать об этом. Лишь один раз за все это время мы с Юлей виделись друг с другом. Она исчезла из нашего поля зрения надолго, почти на целый год, но по очень уважительной причине. Мы знали, что от циркового училища ее отправили на какие-то важные курсы. Мы гордились, снова гордились ею. Больше из училища на повышение квалификации не попал никто. Юльке тогда было уже восемнадцать, а мне почти исполнилось пятнадцать. Боже мой, как я была рада, когда она вернулась! Нет, не я… Как мы все были рады ее видеть! Взрослая, красивая, уверенная в себе, стройная – мы восхищались ею.

Подготовка к переезду и сбор документов больно ранили, напоминая о скором расставании с привычным миром маленького городка. Я была рада каждой задержке, которая давала мне возможность побыть с Юлечкой.

В конце концов мы с мамой поехали в Москву готовить квартиру к нашему приезду. У нас был еще дом, очень уютный, не так далеко от города, в нем жили папины родители.

В глубине души я всегда хотела жить в Москве, где и родилась. Все забытые мной ощущения вернулись в один миг, стоило только выйти из машины на нашей Большой Ордынке. Большой город притягивал точно гигантский магнит. На какое-то время я забыла о папе, о Юльке, об Андрюшке. Я чувствовала себя москвичкой, хотя не была в столице много лет. Я старалась подчеркнуто протяжно акать, как делают москвичи, запомнила наизусть все станции метрополитена на нашей ветке, стала быстро и решительно передвигаться с отсутствующим выражением лица… Думаю, мои попытки быстрее стать москвичкой выглядели забавно. Мне же казалось, что я вернусь в последний раз к прошлой жизни совершенно другой, столичной штучкой, и все подумают: «Отчего же, интересно, эта особа так задержалась в нашем захолустье? Совершенно очевидно, что она – из другого мира!»

Возбужденные скорым переездом, мы вернулись в наш почти родной Омск в приподнятом настроении.

Конечно, дома нас ждали. Ждали с нетерпением все – папа, Андрюшка и Юлька. Я бросилась целоваться и обниматься с ними, но Юлька почему-то была холодна как лед и бросала многозначительные взгляды на папу. Папа тоже выглядел как-то неестественно. Я решила, что мои любимые подготовили для нас сюрприз, но не знают, как преподнести его… А мама, почувствовав напряженность в церемонии радостного приветствия, откровенно спросила: