Брачный контракт с мадонной
Шрифт:
Раз десять гости кричали «Горько!» и каждый раз, не найдя Галки, Виталя припадал к этой жёсткой, пахучей щеке.
А потом были разудалые песни, их подхватывал свежий ветер и уносил далеко, туда, где виднелись холмы и лес. И пляски были вприсядку, да под гармошку, и прыжки через свирепый костёр, одним словом, это была настоящая свадьба, а не церемония. Только Галки нигде не было видно в её светлом праздничном платье с рукавами-фонариками.
— Слушай, батя, а где твоя дочь? — спросил Виталя у тестя, когда совсем стемнело, и часть гостей переселилась догуливать в дом. Самогонки
— Которая? — промычал пьяный в стельку мужик.
— На которой я сегодня женюсь!
— И на кой ты женишься? — возмутился мужик. — Все бабы — дуры!
— Моя не дура!
— Дура! Они до свадьбы это умеют скрывать! А как женишься — всё, хомут на шею и прощай свобода желаний. Знаешь, сколько раз я мог бы жениться?
— Сколько?
— Ни разу! Потому что девственность души своей берегу. Она, душа, у меня одна, и чужих женских рук не терпит!
— И у меня одна, и у меня не терпит, — пробормотал Гранкин и ещё сильнее расслабил цветастый галстук, словно пытаясь сорвать хомут, который накинула не него эта весёлая свадьба. Разговор показался ему мужским, откровенным и судьбоносным. Никто раньше с ним так не говорил, — про душу, про свадьбу, про женщин и про хомут.
— Что ж я наделал-то? — спросил у себя Виталя. — Что ж делать-то теперь, а?!
— Все бабы сволочи, — бубнил тесть, пытаясь из пустой бутыли вытрясти самогон.
— Все? — уточнил Гранкин.
— Все.
— Пойду, повешусь, — Гранкин повернулся и размашисто зашагал в сарай, в котором плотными рядами стояли поленницы дров, и высилась чёрная гора угля.
— И я с тобой! — побежал за ним тесть.
По дороге, они всем повстречавшимся гостям сообщали, что все бабы дуры, и от этого прискорбного факта нужно непременно повеситься. Они перерыли весь сарай, но верёвки нигде не нашли. Зато за рухнувшей поленницей дров обнаружили абсолютно полную бутыль самогона.
— Слышь, — сказал «батя», — я пока погожу вешаться.
— И я, — Виталя зубами выдрал из горла бутыли бумажную пробку.
— Жизнь — распрекрасная штука, — сказал кто-то из них, но кто — Виталя не понял.
Очнулся он от каких-то криков.
— Живой?! — кричала баба, сильно смахивающая на Галку, в светлом платье с рукавами-фонариками. — Живой!!! — Она хлестала его по щекам и волокла куда-то за ноги. — Мамаша, не удавился он, а просто напился!
Потом был сладкий дурманящий сон и пробуждение под звонкие петушиные крики. Виталя обнаружил себя на мягкой перине, на белоснежных простынях, абсолютно голым и почему-то счастливым. Галка сидела рядом с ним на самом краю кровати, что-то шила, и, время от времени косясь на него, с остервенением откусывала нитку.
— Гал, — дрожащим голосом начал Виталя, — это я с радости, Гал…
— Ирод, алкаш, шизофреник, скотина, козёл, — на одной ноте, без выражения сказала Галка, продолжая шить.
— Гал, а где ты была? Я всю свадьбу тебя искал!
— Сволочь, урод, выродок, пьяница, идиот. — Галка перекусила нитку и уставилась на него в упор. — Где была? А кто гостям жрачку таскал? Кто посуду мыл-убирал, не заметил? У нас тут прислуга
Виталя только тут заметил, что по комнате снует мама — бросает на стол белую кружевную скатерть, одергивает её, ставит сверху какие-то чашечки, блюдечки, тарелочки, вазочки.
— Я это, Гал, с папой твоим знакомился! Беседовал там по душам, ну, и выпил самую малость…
— Папой?! — заорала Галка, вытаращив глаза. — Папой?! Каким таким папой, ирод?! Кто сказал тебе, что пастух деревенский, Венька-алкаш, мне папа?!! Да он на всех свадьбах и похоронах пьёт на халяву! Мой папа был лётчик, он геройски погиб, испытывая новый самолёт, да, мама?!! — Галка вдруг разрыдалась, размазывая крупные как горох слёзы по щекам кулаками.
— Да, доча, да, лётчик, да, погиб, — пробормотала мама, пряча глаза, и с особой тщательностью разглаживая какую-то морщинку на скатерти.
— Гал, — Виталя вскочил и, завернувшись по пояс в одеяло, прижал Галку к себе. — Гал, ну не плачь!
— Лётчик! — крикнула Галка, уткнувшись носом ему в плечо.
— Лётчик, лётчик! У меня, Гал, папа тоже лётчиком был и, представляешь, тоже геройски разбился, как только я народился! Поэтому я, Гал, в лётчики не пошёл. И в космонавты я не пошёл. Я, Гал, выбрал земную профессию, чтобы так не вовремя не разбиться!
Галка перестала рыдать, стояла тихо и дышала ему в плечо.
— Да лучше б ты в космонавты пошёл!
— Да почему?
— А космонавты не пьют! И лётчики тоже не пьют!
— Пьют, Гал, пьют! Потому и бьются.
— Чай, квас, молоко, рассол? — крикнула мама из кухни.
— Мне молоко, а космонавту рассол! — в ответ крикнула Галка.
— Да не, чай мне с вареньем, — смущённо возразил Гранкин.
— Рассол, рассол! — приказала Галка мамаше.
— Да ладно, Галка, тебе, — в ответ проорала мама уже из сеней. — Что ж это за мужик, который с горя не нахрюкается до поросячьего визга на собственной свадьбе?! Скажи спасибочки, что не повесился!
Галка отошла на шаг от Виталя и низко, в пол, поклонилась.
— Спасибочки, — с чувством сказала она.
Он уже почти подъезжал к высотному дому, где жила переводчица Ирина Петровна Склочевская, коллега Ады Львовны, с которой он предварительно договорился о встрече по телефону, как вдруг зазвонил мобильный. Виталя сбавил скорость и прижался к обочине.
— Алло! — крикнул он в трубку, не посмотрев на высветившийся на дисплее номер.
— Виталий Сергеевич, что у нас с делом?
— Каким таким делом? — испугался Виталя.
— На миллион! — завизжала трубка, и Гранкин только тогда сообразил, что это звонит Эльза Львовна.
— Меня чуть не убили, — трагически прошептал он.
— Вас?!
— Да! Я вышел на след, мне осталось чуть-чуть, один шаг! Иначе, зачем бы в меня стреляли?!
— А в вас стреляли?!
— Ну говорю же вам — чудом остался жив!
— А вы случаем не узнали, кто был любовником Ады?
Виталя закашлялся. Он не мог вот так в лоб по телефону сказать, кто был любовником Ады. Вряд ли Эльза захочет платить за такие сведения.