Брак и злоба
Шрифт:
В моей жизни всегда были решетки. По сути, я всегда находилась в клетке. Жизнь дочери, родившейся в криминальной семье, сопряжена с оковами и жесткими ограничениями.
Но, несмотря на все это, балет освободил меня от этих оков.
Может, это была наивность или отрицание, когда я верила, что буду жить своей собственной жизнью, вдали от смерти, преступлений и крови. Сейчас я жалею, что мне так и не дали взглянуть на этот мир, что отец не разрешил мне посещать танцевальную труппу.
Невозможно оплакивать потерю того, о чем ты даже не подозревали.
И
Пока Люциан не заманил меня в свою позолоченную ловушку.
— Черт, — ругаюсь я, когда мой пируэт проваливается. Я выдыхаю, убирая волосы со лба, и наклоняюсь, чтобы размять подколенное сухожилие.
«Клер де Люн» Дебюсси заполняет комнату, насмехаясь надо мной своими спокойными нотами. Акустика комнаты идеально подходит для воспроизведения звука. Я пробовала медитировать, прежде чем приступить к этой процедуре, которую я создавала, чтобы представить Дерику в компании, думая, что это поможет мне сосредоточиться.
— Это просто стресс, — говорю я вслух, чтобы успокоить нервы. Но даже пытаясь найти оправдание, я понимаю, что обманываю себя. Я всю жизнь танцевала под давлением. Я танцевала на следующий день после похорон матери. Я выступала в годовщину смерти брата. Я танцую, чтобы праздновать, оплакивать, жить. Для меня это как дыхание.
И сама суть стремления быть примой — это стресс, который ты переживаешь, душой и телом, и преодолеваешь.
Что меня беспокоит, так это то, что, танцуя для Люциана, я не дрогнула. Ни разу. Я танцевала без всякой рутины. Я не задумывалась о том, как сделать шаг за шагом. Гнев, страх и страсть подпитывали мои движения, и чистый адреналин бурлил в моих венах.
Ощущения были плотскими.
Никогда прежде я не испытывала ничего столь интенсивного. Электризующее и пугающее. Но и раскрепощающее самым непристойным образом. Это противоречило всему, чему я приучила свое тело подчиняться.
Теперь каждый раз, когда я начинаю двигаться, я чувствую на себе его взгляд, наблюдающий, раздевающий меня догола, до мозга костей. Каждый пропущенный шаг или неудачный поворот — и я чувствую его жестокий, расчетливый взгляд, приковывающий меня к комнате.
— Господи, — шепчу я. Разжав руки, я прижимаю пальцы к шее, слыша, как пульс гулко бьется в ушах.
Один из людей Люциана — кажется, Кристофф — появляется в коридоре за пределами комнаты, и я неловко машу ему рукой. Лишение обычного человеческого общения вызывает у меня комплекс.
Он останавливается только для того, чтобы поприветствовать меня, а затем направляется к Мэнниксу. Который, кстати, всегда маячит за дверью. Мэнникс не одобряет идею использовать танцевальный зал, но поскольку я не получала гневных визитов от его босса, предполагаю, что он хранит мой секрет.
Обсудив с Мэнниксом какой-то вопрос, Кристофф снова проскакивает мимо комнаты, даже не взглянув в мою сторону. Я стону от ярости. Как будто всем здесь, кроме Норы, приказано не разговаривать со мной и даже не смотреть на меня.
Еще одно наказание, которое я должна понести за
От этой мысли у меня ужасно болит в груди. Иногда мне хочется позвонить ему и спросить, как он мог так бессердечно распорядиться моей жизнью, как он мог украсть у своей собственной организации, чтобы подвергнуть опасности нас обоих. Но я еще не готова к такому разговору. После того как у меня появилось время подумать и пересмотреть события, я решила, что отец не сможет мне помочь.
Я должна найти способ помочь себе сама.
И прямо сейчас мне нужно найти равновесие.
Все остальное вытекает из этой центральной точки.
Я закрываю глаза и вслушиваюсь в тихие ноты музыки, позволяя пианино успокоить мое дыхание. Когда я открываю глаза и смотрю на свои ноги, меня охватывает странная меланхолия. Еще утром мои пуанты лежали в шкафу.
В какой-то момент Люциан, должно быть, приказал одному из своих приближенных достать их из моего шкафчика в доме и поставить в мою комнату. Я должна была бы испугаться, но я просто довольна, что они вернулись.
Одна маленькая победа над моим тюремщиком.
Пальцы на ногах все еще опухшие и покрылись синяками от плохого обращения, но тугое обертывание помогло, а Нора приготовила специальную примочку. Боль не помешает мне танцевать. Никогда. А поскольку Люциан почти забыл о своей угрозе, что я буду танцевать только для него, мне нужно танцевать для себя, чтобы напомнить себе, кто я такая, и не позволить ни отцу, ни жениху управлять мной.
Поэтому я обращаюсь к своему гневу. Я ухватилась за этот огонь, бурлящий внутри, и после двадцати минут интенсивного танца я наконец-то нашла свой ритм. В груди нарастает восторг, мышечная память синхронизируется с каждым шагом. Я перехожу в бризе, когда поворачиваюсь и вижу его возвышающуюся фигуру, обрамляющую дверной проем.
Я поворачиваюсь и останавливаюсь, волосы рассыпаются по плечам, а руки остаются над головой.
Люциан весь в темных углах и ледяных сквозняках, он наблюдает за мной с напряженным выражением лица.
Вид его смокинга делает две вещи: напоминает мне о том, что сегодня мы посетим какое-то мероприятие — о котором я забыла до этого момента, — и задерживает воздух в моих легких.
Монстр не должен быть таким красивым.
Выглядя так, словно сошел со страниц готического романа, Люциан надел черный смокинг с длинным фраком. Две кожаные пряжки соединяют талию вместо традиционных пуговиц. Его волосы приглажены набок в аккуратную челку, глаза яростные и пылают синим огнем.
Сердце замирает в груди, когда я медленно опускаю руки, грудь вздымается и опускается. Жду.
Он входит в комнату и направляется к приемнику Норы. Он выключает его, а затем говорит через плечо:
— Ты должна была быть готова двадцать минут назад. — Я вызывающе поднимаю подбородок.
— Я не пойду. — После того как между нами воцарилась тишина, он поворачивается ко мне.
— Это была не просьба. Ты наденешь платье и встретишь меня в фойе.
Мое сердце бешено колотится, выбивая дыхание из легких.