Брак по-эмигрантски

Левина Анна

В театре, не успев еще толком сесть, публика начинает дружно закусывать. Рефлекс, как в купе междугороднего поезда. Традиционные курочка и бутербродик с колбаской из русского магазина всегда под рукой, современно завернутые в громко шуршащую фольгу. На худой конец, печеньице, в обертке, по грохоту не уступающей фольге.

Несмотря на то, что действие уже началось, люди приветливо здороваются друг с другом, обмениваясь последними событиями, происходящими в семье. Актеры на сцене им ничуть не мешают.

Если вы по ошибке сели не на свое место

и пришел его законный хозяин, вас сходу обложат так красочно и затейливо, что остаток вечера уйдет на то, чтобы понять, кто вы теперь есть и куда вас послали. Тут уже не до спектакля. Если фольклорная речь хозяина места особенно огорчит незадачливого зрителя, он может попросту врезать по физиономии обидчика, а затем удалиться. В это время рядом сидящие зрители торопливо закрывают свою голову руками, ну а происходящее на сцене, естественно, уходит на второй план.

Если места не нумерованы, а на спектакль приходит большая семья или компания друзей, то каждый из них садится в середине отдельного ряда, широко расставив ноги, и больше никого в этот ряд не пускает, в оправдание, громко перечисляя всех членов семьи или компании, которые якобы должны вот-вот придти. К моменту начала они сравнивают, кто занял места получше, и садятся вместе, а оставленное ими поле битвы похоже на полу беззубый рот, зияя пустыми дырками свободных кресел в то время, как у стены, в проходе, стоят люди, которым места не хватило. Углядев свободные места, неудачники, стоявшие у стены, смазывая полами своих пиджаков или воланами на блузах старательно наложенную косметику на лицах уже сидящих, пробираются по ногам к заветному креслу, хотя действие на сцене в этот момент в самом разгаре.

Хорошо, если вы сидите близко, но если нет, мне вас искренне жаль, поскольку двери, ведущие в фойе, открываются и закрываются каждые три минуты. При этом они отчаянно скрипят, как бы умоляя входящих выходящих оставить их в покое, но люди неумолимы. С озабоченными лицами они бегают туда-сюда, в полный голос, делая замечания всем вокруг. Как правило, это сами организаторы спектакля или концерта, полные чувства собственной значимости. Угомонить их невозможно, они вам ответят вдвое больше и втрое громче.

Однажды перед концертом очередной заезжей звезды из Москвы я наблюдала такую сценку из нашей эмигрантской жизни. Мальчик лет двенадцати продавал в фойе русские журналы стоимостью ровно в один доллар. К мальчику подошел большой важный дядя, взял два журнала и, не заплатив, так же важно двинулся дальше.

— Дяденька! — испуганно воскликнул ему вслед мальчик. — Это стоит два доллара!

— Не кричи, мальчик, ты же в театре! — назидательно произнес умный дядя и продолжил свой путь.

«Товарищи люди! Будьте культурны!» — много лет назад умолял нас великий Маяковский. Глас вопиющего в пустыне. Каким мы были, такими мы, увы, и остались, а время, между прочим, ушло далеко вперед,»— думала я, наблюдая за публикой.

Но когда занавес открылся и я увидела Летний сад, произошло чудо! Я забыла, что я в Америке, в Нью-Йорке!

Это был мой Ленинград, моя молодость, моя жизнь!

Я посмотрела на дочку. По её щекам текли слёзы. Мы взялись за руки и прижались друг к другу…

После спектакля я бросилась Гарику на шею.

— Спасибо тебе! Я так счастлива! — Я целовала его в обе щёки.

Выходящая толпа нас толкала из стороны в сторону, а я стояла, и мне не хотелось уходить.

Знакомый Гарика, симпатичный седой черноглазый и краснощёкий крепыш, ждал нас у служебного входа. Мы все сели в машину и поехали ужинать на Брайтон. В ресторане Володя, так звали нашего гостя, с изумлением посмотрел на накрытый всевозможными закусками стол и выдохнул:

— Не могу я это есть! Хочется всё забрать и свезти домой, жене и детям!

Гарик налил себе и Володе водку. Они выпили за встречу и, перебивая друг друга, погрузились в воспоминания. Дочка и я сидели рядышком, слушали ресторанного певца и переглядывались. Ощущение родства между нами, потерянное в последние дни, вернулось и наполнило душу покоем и радостью. На прощанье Володя предложил тост:

— Гарик, я хочу выпить за тебя и твою жену. Я так рад, что твоя жизнь устроилась! Приеду в Ленинград и расскажу всем знакомым, как тебе повезло и какая у тебя очаровательная жена! Будьте счастливы, ребята!

— Будем! — твёрдо произнёс Гарик. После ужина он посадил гостя в машину и повёз его обратно в гостиницу.

На следующий день, в пятницу, Марат и Иринка пригласили нас на вечер в кино. Встретиться договорились у входа в кинотеатр. После работы я кормила Гарика обедом.

— Паприков заболел, — сообщил мне Гарик, — простудился где-то. Лежит с температурой.

— Гарька, объясни мне один раз по-человечески, что у тебя с ним общего? Можешь?

— Могу, — спокойно жевал Гарик. — Задница.

— Что?! — оторопела я.

— Задница, — проглотив, повторил Гарик таким тоном, как говорят «рука» или «нога», — и Леонид Ильич, и я страдаем запорами. Раньше мы ставили друг другу клизмы, между прочим, это очень сближает, а теперь он один, помочь ему некому. Так знаешь, что он придумал? Надевает шланг одним концом на водопроводный кран, а другой конец вставляет в зад. Но самое интересное, как он узнаёт, сколько надо воды. Никогда не догадаешься! Такое мог придумать только Паприков!

Гарик вопросительно посмотрел на меня. Я даже не пыталась гадать.

— Во время клизмы он стоит на весах! Гениально, правда? — Гарик с торжеством смотрел на меня, ожидая моих восторгов.

— Я смотрю, твой Паприков — задовик-затейник! — съехидничала я.

— Да что ты! — не уловив моего яда, продолжал Гарик. — А последнюю шутку Леонида Ильича, хочешь расскажу? Когда он входит в рыбный магазин, то всегда говорит: «Здравствуйте, девочки!»

— Почему «девочки»? Там же рыба! Или он с продавщицами здоровается?

— Не догоняешь? — Гарик брезгливо сморщился. — Потому что переднее место у женщин всегда воняет морской рыбой!