Брак

Джонсон Диана

– А где Кристал? – спросила она. Тим не знал. – Такое случалось и прежде. Временное похолодание, – продолжала она. – Будь мы дома, Кристал знала бы, что делать, но нас выгнали. Вы слышали об этом?

– Кто вас выгнал?

– Какие-то люди. Они сказали, что хотят кое-что расставить в кухне, – с полнейшим равнодушием отозвалась она.

– И не объяснили зачем?

– Может, и объяснили, но я не слышала.

Как странно, подумал Тим, беспомощность ее совсем не тревожит. Может, дело в возрасте? Или же это типичное американское хладнокровие и отсутствие воображения, не дающее предвидеть плохое?

Тим попытался узнать у медсестры, что будет

с миссис Холли, когда в ее доме снова появится электричество, но та ничего не знала. Было нетрудно догадаться, что миссис Холли поместят в какой-нибудь приют или оставят в больнице, и сама она тоже об этом знала – Тим понял это сразу, увидев согбенную старческую спину и уныло поникшую голову. Наверное, когда-то она была похожа на Клару. Что подумала бы Клара, увидев мать здесь, укрытую одеялом, под которым выпирают ее костлявые колени, дышащую воздухом, пропитанным мочой? Миссис Холли не стала расспрашивать Тима о том, кто же он все-таки такой, но позволила ему поплотнее укутать ее ноги одеялом.

– Спасибо, так гораздо лучше. А погода не переменилась?

– Нет, миссис Холли. Пожалуй, вам придется пробыть здесь еще несколько дней.

– Приезжайте к нам снова. А Кларе тепло?

– Да, конечно, ей тепло, – закивал Тим, собираясь уходить. – У вас есть что почитать? Какие книги вам нравятся?

– Разница во времени между Орегоном и Парижем – девять часов, – задумчиво произнесла миссис Холли.

Тим ушел подавленный, погруженный в мысли о старости и бренности человеческого тела, и хотя он понимал, что Клара не имеет права покидать Францию, он все равно упрекал ее за то, что она бросила престарелую мать на произвол судьбы. Он задумался: неужели медсестры улыбались ему потому, что среди посетителей он оказался единственным мужчиной? Остальных пациентов навещали пожилые родственницы.

Прежде чем уехать из отеля, они долго говорили по телефону. Тим позвонил отцу в Гросс-Пойнт и узнал, что Джерри и Терри Нолинджер уже улетели во Францию на свадьбу.

Вернулся Крей, повидавшийся с друзьями Делии. Он излучал радость и бодрость, словно зарядился энергией фанатиков.

– Казалось бы, эти люди должны быть скрытными и нелюдимыми. Совсем напротив! Они на редкость общительны! У них есть свои убеждения. «Хорошо лишь то, что задумано самим Богом». А поступки его творений, то есть нас, не играют никакой роли на небесах. Я спросил: зачем же тогда им оружие?

– Да, и взрывчатка? – подхватил Тим.

– Мне ответили так: если не знаешь, какое из душевных побуждений от Бога, берись за все, уподобляйся разлетающемуся заряду из дробовика. Похоже, они верят, что Бог благосклонен к воинам.

– Значит, речь идет о религиозных, а не о патриотических чувствах?

– Нет, это одно и то же, – возразил Крей. – Америка – страна Божья. Почему? Потому что об этом говорится в Апокалипсисе. Метка зверя, блудница вавилонская – эти люди все воспринимают так же буквально, как в первом тысячелетии. Отличный материал!

Делия приехала вместе с Креем, чтобы попрощаться с остальными, причем ухитрилась дать понять, что относится к ним неприязненно. Однако у нее нашлась улыбка для каждого, даже для Тима, с которым она избегала оставаться наедине с тех пор, как он чуть не сломал ей руку. Сержа она обняла на прощание, но Тим так и не понял, случалось ли этим двум телам сплетаться в более жарких объятиях. Подумав, Делия обняла Анну-Софи, потом Тима и даже Шедбурна, словно не желая его обидеть. Все пожелали ей удачи.

– Не

могли бы вы сообщить мне, когда Габриель вернется в Америку? – попросил Тим напоследок.

Глава 54

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

В предвкушении репортажа в «Мадемуазель Декор» мадам Экс руководила приготовлениями к свадьбе, которыми до своего отъезда занималась сама Анна-Софи. Неожиданный отъезд Анны-Софи незадолго до церемонии привел ее в недоумение, как и необъяснимая праздность Эстеллы д’Аржель. Хотя Эстелла согласилась помочь привезти цветы и несколько заказанных ящиков шампанского – груз, который несложно довезти поездом, – а заодно и задумала устроить вечеринку с коктейлями за два дня до свадьбы (разумеется, советоваться с мадам Экс по этому поводу она не стала). Мадам Экс поймала себя на мысли, что ей не терпится выставить прославленную романистку, лишенную материнских чувств, в самом неприглядном свете, показать всему миру ее равнодушие и леность. Больше она никогда не станет покупать книги Эстеллы! В конце концов мадам Экс выбрала время и сама съездила в Валь-Сен-Реми, осмотрела церковь и прикинула, с какими трудностями придется столкнуться устроителям застолья и фотографам. Поскольку в некоторой степени на карту была поставлена честь ее фирмы, она ничего не стала пускать на самотек.

При виде крохотной, пыльной, но на редкость живописной церквушки ее вдруг охватило дурное предчувствие: ей представилось, как речка, протекающая в пятнадцати метрах от церкви, выходит из берегов как раз в день свадьбы. О том, что такое уже случалось не раз, свидетельствовали сырые пятна на стенах.

Юрист из фирмы «Биггс, Ригби, Денби и Фокс» оставил для Клары сообщение с просьбой срочно позвонить ему. Судья признал Клару виновной – в техническом, если не в строгом смысле слова, – и несмотря на отсутствие доказательств ее вины, адвокат предположил, что ее приговорят к тюремному заключению, правда предоставив право подать апелляцию. Приговор вступает в силу через несколько дней. Он, Крис Оливер, уже принял ответные меры. Кларе незачем отчаиваться, в их распоряжении есть еще немало средств защиты.

Это известие вызвало у Клары только легкую и неожиданную горечь. Разлука с Антуаном была гораздо хуже тюремного заключения. Но вскоре до нее дошел весь смысл того, что ее ждет в будущем. Когда приехал адвокат, утешить Клару ему было нечем, но все же он долго пробыл у прекрасной миссис Крей, стараясь успокоить ее.

* * *

В самолете Тим выпил пару бокалов бурбона, размышляя, стоит ли и впредь отдавать ему предпочтение: после ботанических загадок скотча бурбон казался освежающим и незатейливым, как эликсир для полоскания рта.

– Но почему он называется бурбоном? – спросил он вслух. Слово «бурбон» вдруг показалось ему слишком французским. Оно усилило нежелание Тима возвращаться во Францию. Ему, человеку, недолюбливающему поэзию, неожиданно вспомнился отрывок из стиха одного поэта-битника, подвизавшегося в барах Орегона: «Эта коротко стриженная радость и грубость, Америка, твоя глупость. Я мог бы снова полюбить тебя».

Наверное, все-таки в душе он американец. А может, все дело в том, что ждет его во Франции, в желании сбежать, которое, как ему рассказывали, охватывает каждого мужчину накануне свадьбы? Он с неохотой думал о будущем, о неизбежности свадебной церемонии, о суматохе последующих нескольких дней, которую придется пережить.