Браки совершаются на небесах
Шрифт:
Надо сказать, Россия ее раздражала. Она была слишком большая! Неуютная. Русский язык показался ей непомерно трудным. Что за нелепая причуда – изучать его? Все нормальные люди говорят по-немецки, ну, в крайнем случае, по-французски. Русский – язык дикой, отсталой нации. Чем меньше дела будет иметь Наталья с этой нацией, тем лучше.
Она заранее презирала народ, над которым собиралась властвовать. Однако у нее хватило ума пока скрывать это. Тем более что празднования, устроенные в честь ее свадьбы, могли бы удовлетворить самое неистовое честолюбие. Бракосочетание было совершено с величайшей пышностью;
Вильгельмина-Наталья была довольна собой. Она превосходно разыграла убитую горем расставания сестру и дочь. Она даже выдавила из глаз несколько слезинок. И все это время она словно бы смотрела на себя со стороны – и помирала со смеху. Боже мой, до чего же просты люди! До чего доверчивы! Она подозревала это раньше – но только теперь совершенно поняла. Главное не быть – главное казаться той, кого они хотят видеть. Жаль, жаль, что она не усвоила это прежде… Но ничего. Лучше поздно, чем никогда.
Супруг хочет видеть в Наталье нежного ангела? Да ради Бога, она и будет такой. Свекровь хочет видеть в ней веселую, милую, покорную дочь? Сколько угодно! Наталья старалась быть приветливой со всеми и угодить всякому. Даже своей новой гофмейстерине, статс-даме графине Екатерине Михайловне Румянцевой, которая показалась Наталье довольно противной. Даже фрейлинам, княжнам Евдокии Белосельской и Прасковье Леонтьевой, которых она считала глупыми. А чего стоили эти их плебейские имена!.. Наталье даже удалось скрыть свое разочарование от того, что наследнику и его супруге императрица не разрешила заводить своего двора. А ведь это был бы верный способ поставить к себе как можно ближе обожаемого графа Андрея…
Возможность лицезреть «обожаемого графа», встречать его исполненный любовного пыла взор, слушать его голос, интимно понижавшийся, когда Разумовский обращался к великой княгине Наталье Алексеевне, замирать, когда он позволял себе шепотом назвать ее просто Натали и украдкой касался ее руки, а то и добирался через ворох юбок до колена, – вот что помогало Наталье казаться, а не быть. Вот что позволило ей, цветку заморскому, прижиться на чужой почве. И даже стоически переносить ласки мужа, которого она находила отвратительным.
Насчет первой брачной ночи она немножко поволновалась. По счастью, эта ночь совпала с днями ее женского нездоровья. Наталья стонала, охала, вздыхала – и не очень-то притворялась, изображая на лице муку мученическую. Павел остался вполне доволен своей миленькой невинной женушкой. Надо думать, императрица тоже – во всяком случае, наутро после знаменательного события она смотрела на томную новобрачную с искренней симпатией. И даже удостоила ее поцелуя в побледневшую щечку.
Бывшая Вильгельмина была бы очень изумлена, узнай она, о чем в эту минуту думала императрица.
Екатерина была прекрасно осведомлена о тайнах естества своей снохи. И понимала, как лихой девчонке удалось ввести мужа в заблуждение. Императрица пришла в восторг от женской хитрости! Чухонец сам виноват, что так глуп. Есть на свете мужья, которые
Но Наталья-то какова, а?! Екатерина тихонько смеялась от восхищения. Вот если бы у нее была такая дочь! Причем дочь, которую она могла бы признать, а не отдавать на воспитание на сторону, чтобы лишь издалека наблюдать, как растет и взрослеет княжна такая-то…
Про себя Екатерина знала, что была плохой женой. Но у нее был плохой муж. У Натальи тоже плохой муж. Она заслуживает лучшего, чем этот чухонец. Жаль, конечно, что ее встреча с красавчиком Андрюшей не принесла плодов… Но, Бог даст, все еще образуется, подумала Екатерина, которая в глубине души была и цинична, и романтична одновременно. Недаром молодые супруги нижайше просили позволить графу Андрею, этому самому «верному и искреннему» из всех друзей на свете, поселиться близ отведенных им покоев. Екатерина снисходительно дала свое согласие, не сомневаясь, что скоро чухонец будет рогат, как целое стадо оленей, на которых небось ездили его предки из приснопамятной деревеньки Котлы. Да и на здоровье!
Екатерина умилялась своей невесткой. Положила ей 50 тысяч рублей в год «на булавки» и совершенно искренне расхваливала ее в письмах к ландграфине Гессен-Дармштадтской:
«Ваша дочь здорова; она по-прежнему кротка и любезна, какой вы ее знаете. Муж обожает ее, то и дело хвалит и рекомендует ее; я слушаю и иногда покатываюсь со смеху, потому что ей не нужно рекомендаций; ее рекомендация в моем сердце; я ее люблю, она того заслужила, и я совершенно ею довольна. Да и нужно бы искать повода к неудовольствиям и быть хуже какой-нибудь кумушки сплетницы, чтобы не оставаться довольной великой княгинею, как я ею довольна. Одним словом, наше хозяйство идет очень мило. Дети наши, кажется, очень рады переезду со мною на дачу в Царское Село. Молодежь заставляет меня по вечерам играть и резвиться…»
В это же время английский посланник Гуннинг доносил своему двору:
«Недавно императрица высказала, что обязана великой княгине за то, что ей возвращен ее сын и что она поставит задачей своей жизни доказать свою признательность за такую услугу; действительно, она никогда не упускает случая приласкать эту принцессу, которая, обладая даже меньшим умом, чем великий князь, несмотря на то приобрела над ним сильное влияние и, кажется, до сих пор весьма успешно приводит в исполнение наставления, несомненно данные ей ее матерью, ландграфиней. Общество ее, по-видимому, составляет единственное отдохновение великого князя; он не видит никого, кроме молодого графа Разумовского».
Павел не видел никого, кроме молодого графа Разумовского. Его жена не видела никого, кроме молодого графа Разумовского… Екатерина от души забавлялась этим трогательным единодушием.
Однако ей вскоре стало не до этого любовного треугольника: других забот хватало. Еще в день свадьбы Павла и Натальи в Петербург пришло известие о появлении в Оренбургских степях шаек смутьяна и бунтовщика Емельки Пугачева, называвшего себя царем Петром III Федоровичем. Ровно год длилось мучение Екатерины, пока 16 сентября 1774 года Пугачев не был взят в плен. Тогда императрица смогла вздохнуть свободно и обратить взор на дела домашние.