Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000)
Шрифт:
Из протокола митинга: Весь зал встает со своих мест, как один человек. Всеобщее воодушевление достигает невиданной силы. Многие тысячи голосов запевают песню, громовыми раскатами разносящуюся по залу: «Веди нас, фюрер, мы с тобой!» Слышны бесконечно повторяющиеся выкрики «Хайль Гитлер!», тонущие в общем шуме.
Интересно, что этот безумный митинг вызвал неодинаковые отклики среди немцев. Например, чиновники из Министерства пропаганды говорили позже, что Геббельс действительно умел внушить немцам свои идеи и обладал секретом воздействия на массы, связанным со способностью рассчитывать наперед эффект каждого слова. С другой стороны (как указал профессор Хагеманн), последующие опросы показали, что «даже сторонники нацистов, не присутствовавшие на митинге и не участвовавшие лично в этом безумии, с неприязнью
Оказалось, что митинг имел не только ближайшие, но и многие долгосрочные последствия. Он, конечно, произвел впечатление на многих и укрепил моральный дух, но когда первое опьянение прошло, немцы «задумались над тем, что означали настойчивый тон и острота призывов Геббельса, и не предвещают ли они «новые ужасные катастрофы на Востоке». Геббельс сумел блестяще достигнуть своей цели и пока что убедить соотечественников, но положение оставалось угрожающим; сжатая пружина могла распрямиться и больно ударить по тем, кто затягивал ее все туже.
Глава 11
Суровая реальность войны
(1942–1943 годы)
1. Англо-американская авиация начинает «рейды устрашения»
Во второй половине войны авторитет Геббельса в глазах народа вырос. Причина скорее всего заключалась в том, что он много общался с населением и был в курсе переживаемых им трудностей. Беседы с простыми людьми давали ему много ярких впечатлений, на основе которых он и строил свои фанатичные призывы, находившие у многих благоприятный отклик.
В 1943 году резко усилились налеты британской и американской авиации, причинявшие германским городам тяжелые разрушения: «Почти каждую ночь происходит массированный авианалет на какой-нибудь германский город, — писал Геббельс в дневнике. — Эти бомбардировки наносят нам большой материальный и моральный урон». Приходилось признаваться, хотя бы самому себе, что англичане сумели-таки развернуть широкое воздушное наступление и что оно приносит свои результаты. Германская пропаганда даже не пыталась отрицать опустошительный ущерб, причиняемый налетами, и только грозила врагу близким возмездием, называя бомбежки «актами терроризма, ведущими к напрасным жертвам, которые только повышают моральный дух населения».
Будучи циником по натуре, Геббельс тем не менее вел себя смело и не уклонялся от решения неприятных проблем. В отличие от фюрера, переставшего показываться на людях, он часто выезжал на места бомбежек, подбадривая и воодушевляя пострадавших. В июле 1943 года он прибыл в Кельн после большого воздушного налета, и его спутник с удивлением отметил, что прохожие тепло приветствуют министра на местном диалекте. Было заметно, что здесь, в Кельне, Геббельса уважают больше, чем всех других партийных вождей. Люди были рады тому, что хоть один из руководителей интересуется их участью.
Начиная с этого времени Геббельс, говоря о властях, почти перестал употреблять слово «фюрер», предпочитая ему термин «фюрунг» («руководство»), имея в виду, что и он входит в это «руководство» и является одним из главных «вождей» страны. Его сотрудники заметили, что он стал часто говорить по разным поводам: «Вот если бы я был фюрер…», сопровождая свои слова многозначительным вздохом.
Так Геббельс укрепил свою популярность благодаря умению не уклоняться от обсуждения и решения острых проблем. В ноябре 1943 года его пресс-секретарь Земмлер отметил: «Геббельс разъезжает по всему Берлину, посещая районы наибольших разрушений и даже руководя тушением пожаров. Среди развалин его сверкающий черный бронированный автомобиль выглядит подозрительно, и мы не раз слышали крики «Плутократ!», раздававшиеся вслед. Потом его узнают
2. Геббельс и публика: четыре принципа отношений
Итак, вторая половина войны подвергла моральный дух населения серьезным испытаниям, гораздо более суровым, чем первая, и Геббельс сумел учесть изменения в настроении людей и предпринять свои меры. В отношениях Геббельса с публикой можно выделить четыре важных аспекта.
Первый заключался в его стремлении иметь всегда самую точную информацию о настроениях, мыслях и чувствах населения. Он просматривал много специальных отчетов на эту тему, комментировал и оценивал их с точки зрения практической пользы для своего дела. При этом он сохранял объективность и ценил в информации ее достоверность, а не ее соответствие собственным воззрениям, и не отказывался внести поправки в свои представления о предмете. Вместе с тем он вполне сознавал, какую опасность может нести в себе беспристрастная и неприкрытая истина. В мае 1943 года, просматривая отчеты ведомства Гиммлера, он оценил их как «пораженческие» из-за их «чрезмерного реализма», и Гиммлер принял его поправки; отчетам дали другую форму и ограничили их распространение пределами Министерства пропаганды, перестав отправлять в другие учреждения.
Пока Геббельс чувствовал внимание и поддержку публики, он считал, что все идет хорошо или по крайней мере не слишком плохо. «Конечно, народ ворчит по разным поводам, — писал он в дневнике 18 апреля 1943 года. — Случаются и вульгарные нападки личного характера — как правило, в анонимных письмах; по их стилю можно заключить, что их пишут евреи». Вряд ли, однако, нашелся бы тогда в Германии еврей, осмелившийся писать министру пропаганды: его тут же отыскали бы и (в лучшем случае) выдворили из страны; так что «еврейский стиль» в немецком языке означал что-то другое. Впрочем, большинство писем, приходивших Геббельсу, были, по его словам, «трогательными и ободряющими». Он гордился тем, что его журналистские труды вызывают «сильнейший интерес, поднимают настроение и проясняют суть важнейших проблем внутренней политики». Если же Геббельс чувствовал, что общественность недовольна, он без колебаний сваливал вину на других: на евреев, или на своих соперников, или на другие организации.
Когда отчеты разведслужб стали сообщать, что рядовые немцы (в отличие от властей) достаточно давно смирились с возможной потерей Туниса, это вызвало у Геббельса наивное удивление: «Оказывается, наш народ не так уж и глуп, как обычно думают!» Но удивляться было нечему: хотя населению не сообщали прямо о потере Туниса, нормы отпуска мяса были уменьшены, а жестокие бомбежки немецких городов усилились; эти факты сами по себе достаточно проясняли ситуацию, и настроение людей ухудшалось.
Геббельс с грустью отметил: «Нас стали критиковать за малейшие промахи, случающиеся иногда в работе!» Он понимал: немцы чувствуют неуверенность, потому что не имеют ясного представления о дальнейшем ходе войны. Общественность хотела получить правдивую картину сложившейся ситуации. Разумеется, это было невозможно, потому что пресса была связана по рукам и ногам целым рядом запретов и ограничений. К его удивлению, письма читателей, приходившие к нему, были, в общем, более благожелательными, чем можно было ожидать, читая отчеты разведки. Все единодушно хвалили его статьи, и он считал это «решающим фактором в сложившейся ситуации».
Второй важный принцип отношений Геббельса с публикой состоял в его настойчивом желании пользоваться доверием своих читателей и слушателей. Пожалуй, ему даже было достаточно хотя бы поддерживать общее мнение о том, что такое доверие действительно существует; с этой целью он считал необходимым давать публике время от времени, если и не самую правдивую информацию о событиях, то хотя бы правдоподобные и логичные комментарии к ним. Этому служили, его статьи в еженедельнике «Дас райх», которые он помещал там регулярно.