Брат болотного края
Шрифт:
– Сестры мои! – запричитала другая.
– Вот и свиделись… – выдохнула третья, прижимая к себе ту, что пришла первой.
Не чуя себя от страха, Леся попятилась, припала к стволу. Девушки стояли в самом центре, чуть раскачиваясь в объятиях, держась за руки, ласково проводя ладонями по волосам сестер. Самая старшая из них, чьи русые волосы отдавали благородной медью, присела рядом с маленькой девочкой, прижала ее к себе и принялась горячо шептать ей на ухо. Зазвенели колокольчики смеха, понеслись по лесу, гонимые ветром.
– Ну тебя, Милка, весь лес взбеленишь! – Самая темненькая
Названная Поляшей поднялась, потянулась к ней рукой.
– Твоя правда, Дарена, берись скорее…
Та схватилась за протянутую ладонь своей, а второй взяла за ручку Милку, и девочка вмиг потеряла ребяческий вид. Гомон, воцарившийся было на поляне, стих. Никто больше не смеялся, никто не хватал подруг за тонкие запястья, не притягивал к себе. Свет падал на их бледные лица, заострял черты.
Ровный круг поляны теперь повторялся в ровном круге девичьих тел. Ладони сжимали ладони. Дыхание вторило дыханию.
– Здравствуй, лес, – пропела названная Поляшей. – Время твое проходит, Хозяин твой гниет в земле. Засыпай, лес, засыпай…
– Тише, лес, – подхватила Дарена. – Тише, нет в тебе силы, нет в тебе страха. Засыпаешь ты, засыпает жизнь… Тише.
– Спи, – чуть слышно шепнула пришедшая сюда первой. – Спи.
Они плавно склонились над землей и, не разжимая ладоней, заскользили по кругу. Их движения, легкие, как взмах крыла самой маленькой птички, убаюкивали Олесю. По телу разлилось тепло, ноги потяжелели, веки начали опускаться, и Леся погрузилась в беспросветную тьму.
«Это сон, – попыталась напомнить она себе. – Нельзя уснуть во сне».
– Тише-тише, спи, лес, ты так много трудился, так долго жил… Никто не станет больше лишать тебя силы. Хозяин ушел, ты можешь отдохнуть… – прошептали совсем близко.
Леся рванулась в сторону, под ноги попала сухая коряга. Шепот оборвался криком. Когда Леся сумела наконец подняться с земли, на поляне никого не осталось. Сестры исчезли, испарились, они вспорхнули, подобно птицам, оборвав свой сонный пленительный наговор.
Поляна больше не казалась опасной. Прогалина, лишенная деревьев. Ни страха в ней, ни силы. Там, где мгновение назад еще кружились светлые фигуры, не осталось ни следа. Ни примятой травы, ни сорванных цветков. Только перо, похожее на лоскуток легкой ткани, белело на зеленом полотне.
Леся потянулась к перышку, но пальцы схватили лишь пустоту. Внезапный порыв ветра поднял его в воздух, и оно понеслось вверх, выше деревьев, а может, и выше неба. Олеся проводила его взглядом, глаза слезились от лучей полуденного солнца. Ей почудилось, что это белая лебедица растворяется в лазурной синеве.
Леся и сама не поняла, как проснулась. Просто горячий воздух леса сменился прохладой чистой простыни, а высокое небо – деревянным потолком. Тело наполнилось пружинистой силой. Леся откинула покрывало, опустила ноги на пол, и внезапная боль обожгла ее раскаленным железом.
Длинная, с подсохшей кровью царапина тянулась от щиколотки к бедру.
Волчья яма
Демьян
Демьян
– Бегать могу, атлетика вся эта ваша… Тоже могу. А бассейн – нет, спасибо.
Пришлось соврать про детскую травму и стойкую боязнь воды. Соврать, конечно, наполовину. В истории про старый пруд и мальчишек, его туда столкнувших, правды было столько же, сколько и вымысла.
Вместо пруда – спящее озеро. Вместо мальчишек – волчья стая, решившая попробовать его «на слабо». В воду Дема прыгнул, куда деваться? И тут же начал тонуть. Просто шел на дно, сколько бы ни барахтал руками, ни бился, силясь всплыть. Но страшно было не это. Подумаешь, дышать нечем. Подумаешь, уши заливает водой. Мелочи. Жутким было иное. То, что Дема так и не сумел облечь в слова. Но стоило оказаться под водой, как его потянуло вниз. Ко дну. Словно что-то большое и сильное звало – ни поспорить с ним, ни побороться. Из озера вытащил старый друг – Рваное Ухо, как звал его Дема в своем человечьем желании давать имена всему, что дорого. Вытащил на берег, беззлобно кусаясь, отряхнулся, посмотрел на дрожащего Дему и зашелся кашляющим лаем – обсмеял дурака.
Но в этот раз на помощь бросаться было некому. Что стало за шесть лет с Рваным Ухом и остальными – блохастыми, серыми, воняющими псиной, но родными членами стаи, – Дема старался не думать. Шесть голодных зим, шесть изматывающих лет… За это время волчья свора сменяется от старого вожака до слепых кутят. Нет больше Рваного Уха. И точка.
Но зубы, схватившиеся за край рубашки, мышцы, играющие под жестким мехом, пока волк тащил Демьяна наверх, тут же вспомнились, стоило воде сомкнуться над головой. Как он попал на глубину, Дема так и не понял. Только потянулся, чтобы дотронуться до воды, опустить в нее ладони, послушать, спокоен ли сон, а вода сама пришла к нему, утащила, нахлынула, завертела. Вот тебе и Великое Озеро – спящее, мертвое даже. Вот тебе и Хозяин леса.
«Мокрый сморчок ты», – металось в голове Демьяна, пока тот рвался из цепких лап подводного течения.
Ничего не получалось: вода залила уши, в голове шумело, легкие рвались надвое от невозможности вдохнуть.
«Я сейчас утону», – совершенно спокойно понял Дема, опуская онемевшие руки.
Одежда стала тяжелой, все тело охватило отстраненное предчувствие смерти. Где-то очень высоко светило солнце, но через толщу воды Дема не мог дотянуться до его тепла, не мог забрать силу деревьев, не мог помочь себе ни единым из способов, которые не хотел, да перенял у отца.
Демьян рванулся еще раз, из чистой злости.
«Лучше бы плавать научился», – равнодушно подумал он, и озерное дно, рыхлое от тины и сна, приняло его в свои объятия.
Олеся
Засохшая царапина тянулась от щиколотки к бедру. Леся потерла глаза, посмотрела снова. Царапина продолжала быть. Леся потянулась, отдернула с окна занавеску, чтобы свет прогнал морок. Но царапина – бурая, грязноватая по краям, – оставалась царапиной.