Брат болотного края
Шрифт:
Аксинья оттолкнула сестру в сторону, ее холодные пальцы сжали края раны. Леся мысленно охнула от боли, закусила губу, но не произнесла ни звука. Злить и без того взбешенную Матушку было определенно плохой затеей.
– Нету… – Глаша шумно выдохнула и утерла лоб рукой, чуть заметный красный развод куриной крови потянулся по сморщенной коже. – Гнили-то нету, может, обойдется?
– Обойдется? – Аксинья дернула плечом. – Вон, целый таз натекло. Это болотник нам приветы шлет, а девка неразумная их притащила… В дом притащила!
Глаша зыркнула на Лесю, словно бы та и правда была
– И что теперь?
– В лес бы ее, поганку, свести… – начала Аксинья. – Она и сама туда просится, так?
Леся кивнула, в голове разливалась кисельная муть, этот разговор, эти сумасшедшие старухи… Все кругом сводило с ума. Одна только мысль, что не она теряет рассудок, а отшельницы эти свихнулись окончательно и бесповоротно, еще удерживала Лесю на грани сознания.
Просто соглашаться с ними, вот к чему вели все дорожки Лесиных суматошных метаний в поисках выхода. Кивай, делай вид, что веришь странным их словам. Повторяй за ними весь этот бред. Поступай так, как они говорят. А потом беги. По первой же тропинке. Как бы ни пугала тебя сумасшедшая Аксинья, нет в мире леса, который бы не закончился городом. А если Лесю, пусть измученную, но живую, нашел кто-то в чаще, значит она добралась туда сама, на своих ногах. И выбраться тоже сумеет.
А память, разбитая на осколки воспоминаний, восстановится. Это временная амнезия, так бывает, если сильно удариться. И все происходящее тут – странное, необъяснимое, лесное, – тоже последствия раны. Правда, теперь у Леси их было две – одна поджившая, почти не беспокоящая, и вторая, воспаленная, гнилая. Но и от этого ее спасут, стоит только выбраться к людям. К нормальным людям.
Потому вопрос, заданный Аксиньей, показался Лесе лазейкой.
– Я унесу гниль от вас, вам же этого хочется? Я пойду… Пожалуйста, только отпустите.
Глаша топталась перед ними, смахивая со стола тряпкой пыль, по напряженной спине читалось, что старуха обдумывает что-то, пока руки заняты привычной работой.
– Да, надо бы лесу ее отдать. – Она словно и не слышала Лесиных слов. – Но ведь туда хворых Батюшка водит… Как теперь-то? Нету у нас…
– Есть! – Аксинья поднялась, грозно свела брови. – Все у нас есть. Это ума у тебя нету.
– Это что ж, Демьян ее поведет? – не оборачиваясь, спросила Глаша. – Не осилит…
– Молчи! – В одно движение Аксинья оказалась рядом с сестрой, схватила ее за плечо и с силой оттолкнула к окну. – Лучше вон, погляди, курица старая, непогода идет. Пока ты тут квохчешь!
– Да и что? – кажется, совсем не обидевшись на такое обращение, протянула Глаша и сама себя оборвала. – Демочка же там…
Аксинья молчала, напряженная, грозная, будто это она – буря. По лицу, обтянутому сухой кожей, невозможно было прочесть, какие тревоги бушуют внутри, но Леся своим новым чутьем ощущала ее страх, медленно, но верно переходящий в ужас.
– А успеет воротиться-то? – спросила Глаша, пожевала губами и ответила за сестру. – Не успеет.
– Надо тучи гнать, прочь, прочь, пусть озеро питают, а под Демьяновыми ногами не след болоту хлюпать. – Аксинья повернулась к полкам, заставленным пузырьками и баночками, и принялась открывать
– Зверобоя возьми! – подсказала ей сестра, но Аксинья только плечом дернула, не отвлекай, мол, не до тебя.
Леся вжалась в лавку, наблюдая за их суетой. Из окна и правда начал тянуть прохладный ветерок. В разгаре душного полдня он был скорее наслаждением, чем угрозой. Но в комнате витал страх, который быстро перекинулся от сестер к Лесе. Что-то надвигалось на поляну, спрятанную в лесу. Что-то шло от горизонта, чтобы обрушить свою мощь на крышу дома. Что-то гневалось там, за деревьями, что-то готовилось пронестись по чаще разрушительным ветром, иссечь ливнем, искромсать ее молниями, затопить так, чтобы и без того измученная лишней водой земля захлебнулась, обращаясь в топь.
Эта уверенность, появившаяся в Лесе, разрезала толщу киселя, в котором жалко бултыхалось ее сознание, и она вспомнила узкую тропинку между асфальтовой дорогой и склоном, поросшим жухлой травой. Ее ножки – маленькие, обутые в синенькие ботиночки, – с трудом поспевали за широкими шагами мужчины, идущего впереди. Он вез за собой два велосипеда. Один – большой и ржавый, другой – маленький, блестящий, с розовой пуховкой на месте звонка.
– Пойдем, пойдем! – подгонял ее мужчина, оглядываясь через плечо.
Солнце светило так ярко, что Леся щурила глаза, но его улыбка, спрятанная в окладистой бороде, виделась ей отчетливо.
Они спешно шагали вдоль трассы к большим домам. Кажется, позади был длинный день, долгожданный, а потому счастливый. Они уехали на велосипедах прочь от девятиэтажек туда, где шумели деревья, а под колесами скрипела опавшая хвоя. Кажется, это было запрещено, но мужчина лукаво улыбнулся, опустив тяжелую ладонь на ее макушку, и Леся напрочь забыла все правила, которым учила ее бабушка.
Но когда день этот, принадлежащий только им двоим, был в самом разгаре, мужчина вдруг поднял лицо к голубому небу и нахмурился.
– Непогода идет, – сказал он. – Поехали, Леся, обратно.
И они поехали. Теперь к радости прогулки добавился колючий страх, пружинящий еще большим счастьем, чем спокойствие. Они неслись по тропинкам, новенький Лесин велосипед – беззвучно, старый – мужчины – скрипя, а небо над ними наливалось грозой.
Дождь начался, когда они почти подошли к домам на отшибе города. Леся совсем измучилась, но виду старалась не подавать. Тогда мужчина остановился, стащил с себя тяжелую куртку, пропахшую его телом и дымом костра, накинул на Лесю и решительно бросил свой велосипед на обочине.
– Потом заберу, – отмахнулся он.
Подхватил Лесю на руки, закинул за плечо, весело охнул, делая вид, что ее тощее тело для него – неподъемная ноша, и заспешил по тропинке, везя за собой железного коня Олеси. А дождь бил ему под ноги, превращая придорожную пыль в грязь, топкую и мерзкую. Но что ему были эти мелочи? Он шагал вперед, весело переговариваясь с притихшей Лесей.
– Дождь на землю льется, в землю бьется, – повторял он. – Ты – земляная вода, запрети небесной литься, уведи тучи, осуши кручи. Небо сухое, солнце золотое.