Брат на брата
Шрифт:
Когда он начал молиться, время было недалеко за полдень, а когда поднялся с колен, уже стояла глубокая тьма.
Он был изнеможен, и с его лба крупными каплями падал пот.
Присел на лавку, чуть вздохнул и пошёл будить звонаря, чтобы, ударил в колокол к полунощнице.
В церковь он явился первым из братии.
Такова была сила духа в его немощном теле.
Насколько великий князь, умиротворенный беседою с преподобным игуменом, уезжал из монастыря полным бодрости душевной и надежды, настолько беспокойно и смутно
Святость и простота жизни Сергия вместо того, чтобы умилить, только раздражила его.
Гордый дух отца Михаила не мог помириться, что высшее счастье в жизни достигнуто простотой житейской и смирением.
А что святой Сергий счастлив — в этом Митяй не сомневался. Разве это не высшее счастье, что Господь внимает его молитвам? Разве не должно назвать счастливцем того человека, в сердце которого нет доступа ни злым помыслам, ни гневу, ни зависти, ни неисполнимым желаниям й дух которого всегда величаво спокоен?
И этого преподобный достиг отвержением от благ земных, от тех благ, которые составляли все для Митяя.
Значит, ему, Митяю, никогда не быть поистине счастливым.
Он задавал себе этот вопрос. И ответ был ясен: для этого надо поступить так, как поступил святой Сергий: отречь себя, уйти в пустыню, молиться, работать…
И чувствовал царский духовник, что ему не под силу, что не сможет он отрешиться от сладких яств, от алтабасных ряс, от крестов с самоцветными камнями.
Сознавал он это и… в душе его поднималось черное, завистливое чувство к преподобному игумену: высокомерному Митяю была нестерпима мысль, что при все своем внешнем блеске, значении у великого князя он все же в глазах всех неизмеримо ниже скромного игумена затерявшейся в лесных дебрях обители.
Даже то, чем он, по-видимому, превосходил всех, — его красноречие, — оказалось имеющим менее цены, чем простая бесхитростная речь святого Сергия. Преподобному достаточно было немногих слов, самых обыденных, чтобы заставить воспрянуть духом впавшего в уныние великого князя.
Быть может, Митяй не достиг бы этого целою долгою и витиеватою речью.
Настроение духа его было настолько скверным, что князь заметил:
— Что с тобой, отец Михаил?
— Так. Что-то не по себе…
— А я как у отца Сергия побываю, так словно выкупаюсь душой. Легко этак становится…
— То же и со мною, — вставил слово святой Алексий, — душеспасительна и преполезна с ним беседа.
Митяй ничего не сказал.
— Стар становлюсь я, немощи одолевают, — промолвил, помолчав, владыка. — Скоро отзовет меня Господь к Себе…
— Ради нас Бог продлит тебе дней, — проговорил Димитрий Иоаннович.
— Смерть готов всегда приять с радостью, — продолжал святитель, — одно только заботит, кому отдам кормило корабля церкви. Вот, ежели бы отец Сергий охоч был приять митрополию!
— Подумаем еще, владыка, — сказал великий князь и посмотрел на
«Отец Сергий никак не согласится, — думал Димитрий Иоаннович, — скромен он, своей обители не покинет, в шум мирской не перейдет. Кого наречь владыкой? Жаль, что отец Михаил белый поп… Будь он черноризец, то по кончине Алексия, — чего Боже сохрани, — я бы его поставил владыкой… Да из белого попа в черноризца обратить недолго…»
Он опять взглянул на Митяя и повторил:
— Подумаем еще, владыка, подумаем…
Отец Михаил уловил на себе взгляд великого князя, и в его голове мелькнуло:
«Что на меня так князь смотрит?»
Вслушался в сетованье святого. Алексия и подумал:
«Будь я монахом, может, великий князь меня бы устроил во владыки».
От такой мысли даже дух захватило.
Он сам себя остановил:
«Нешто можно».
Но честолюбивая дума продолжала шептать:
«А почему нельзя? Стал же я из простого Спасского попа великокняжеским духовником и печатником. Могу стать и большим. Чернецом стать долго ль?»
Дурное настроение духа как рукой сняло.
Он продолжал размышлять.
«Захочет великий князь, велит постричь. А там уговорит владыку благословить меня… Благословенного и собор выберет. Может быть, очень может быть… Надобно на счет этого после легонько удочку закинуть…»
Он совсем повеселел.
Митрополит, между тем, продолжал говорить с великим князем о том, как было бы желательно, чтобы владыкой стал святой Сергий и почему именно.
— Да окромя отца Сергия кому и быть? — вставил свое слово Митяй.
И стал расхваливать добродетели преподобного, его святую жизнь; говорил, что и его, Митяя, тянет к такой же затворнической и подвижнической жизни.
XIII
Торжество литвина
Князь тверской принял с распростертыми объятиями Некомата, привезшего ему ханский ярлык на великокняжение.
Он сделал Суровчанина своим боярином и первым советником, подарил вотчину и снабдил казною.
Но Некомат мало радовался княжеской милости. Его и совесть мучила да и все устраивалось не так, как ему хотелось.
Быть боярином у Михаила Александровича это значит вместе с ним вступать в битвы, начальствовать полками, а Суровчанини вообще был мало склонен к ратному делу. Вот- чинка, подаренная князем, была не из важных и находилась вблизи московского рубежа, так что, в случае войны Твери с Москвой, должна была подвергнуться разорению от войск великого князя.
Некомат ожидал спокойной и «сладкой» жизни, а вышло не то.
Князь Михаил Александрович остался довольно равнодушным к тому, что хан задержал у себя Вельяминова. Дело относительно получения ярлыка на великое княжение удалось; этого только и нужно было. А какая судьба постигла Ивана Васильевича, — это князя мало интересовало…