Брат на брата
Шрифт:
Юноша не знал, что все эти ласковые вельможи потому только ласковы, что к нему милостив князь. Они заискивают, низкопоклонничают перед ним, но в душе ненавидят «мальчишку».
Юноша не знал наконец, что сам этот такой добрый дядя завидует ему. Если бы он мог проникнуть в думы дяди, когда тот бродил ночною порой, как тень, по покоям, одолеваемый бессонницей, то ему пришлось бы и огорчиться и испугаться.
Он тогда понял бы, что первый враг его — дядя.
Епифан Степанович не находил себе покоя
Его ела зависть.
— И надо мне было его принимать к себе да к князю вводить!.. Ведь он оттер меня, оттер… Хитрющий мальчишка!
Так рассуждал старик Кореев, забывая, что только случай помог его племяннику выдвинуться.
— И как он ловко меня обошел! Дяденька да дяденька… А теперь и ступай к нему на поклон. За свою глупость кланяйся безбородому парнишке. Ну, да все до поры до времени. Княжая-то любовь переменчива. Придет и моя пора, и он мне поклонится. Хотелось бы мне очень у князя супротив него поработать… Сшибить, значит…
Но планы, каких козней он ни строил, все выходили неудачны.
Надобно было так устроить, чтобы исподволь и незаметно: чтобы и князю невдомек, что со зла говорит, да чтобы и племянник не узнал.
Лучшим средством, в конце концов, ему показалось действовать через других.
Он повел игру осторожно.
То с тем, то с другим посмеется над племяшом:
— А пустая еще у него голова! Какой он княжий советник. Ему бы голубей гонять.
А этот — «тот или другой» — уж в свою очередь постарается разнести:
— Вот что сам дядя родной говорит…
А после, может быть, и до князя дойдет.
Олег, может быть, только поморщится.
Но ведь поморщится раз, поморщится два, а там и покосей взглянет на Андрея Алексеевича.
Быть может, в княжей голове даже мелькнет:
«Ив самом деле, какой он советчик».
Пускал дядюшка в ход и другое средство.
Нет-нет, да кому-нибудь и шепнет про племяша скверную небылицу и сам же тут прибавит:
— Мне не верится… Да и ведь душа болит: родной племянник, своя кровь. Да как не поверить? Человек сказывал верный.
И пойдет кружить сплетня.
И вновь поморщится старый Олег.
А юноша в простоте сердечной ничего не подозревал. Продолжал думать, что вокруг него все добрые, славные.
Он не замечал даже того, что князь с ним становится холодней.
Тем тяжелей ему было, когда грянул гром с безоблачного неба.
Конечно, безоблачным оно только ему казалось.
XVII
Верный раб
1380 год застал Андрея Алексеевича все там же, в Рязани, и все в прежнем положении якобы княжего любимца.
Протекшие со времени его приезда годы наложили на него свой след: он развился и физически, и умственно. Теперь он глядел
Но душевные качества его не изменились: он все так же был незлобив и доверчив.
Зато и дядя с приспешниками не изменили себе: они сплели вокруг молодого Кореева целую сеть интриг, которой не замечал только сам Андрей Алексеевич.
Он даже думал, что князь Олег по-прежнему расположен к нему. Правда, старый князь выказывал ему некоторые внешние признаки внимания, но сердцем уже сильно остыл к нему. Подвиг, совершенный Андреем, с течением времени словно потускнел.
В уме князя даже являлись соображения такого рода:
— Что ж особенного сделал он? По башке медведя бердышем хватил. Не он бы, так другой кто-нибудь сие свершил бы: нешто дали бы зверю сломать меня?
Князь почти жалел, что так приблизил к себе Кореева.
— Человек он московский… Может, тут у меня соглядатничает… Надо б его верность попробовать…
Проба пришла само собою, неожиданно и для Олега, и для молодого Кореева, и разом перевернула все.
Однажды Андрей Алексеевич застал князя чрезвычайно веселым, смеющимся.
С Олегом сидел Епифан Степанович, находившийся тоже в прекраснейшем расположении духа.
Андрей Алексеевич с некоторым удивлением посмотрел на престарелого князя, которого редко видел не то что смеющимся, но даже улыбающимся. Обыкновенно он бывал серьезен, почти угрюм.
Заметив взгляд юного Кореева, князь спросил:
— Что смотришь? Что я больно весел? Еще бы, братику, когда великий — от князь-то твой московский, умник-то-ра- зумник, у нас вот где.
Он указал на сжатый кулак.
— В кулачок зажат! — . в тон Олегу сказал старый Ко- реев.
Молодой человек только пожал плечами в недоумении.
— Не понимаешь? — с усмешкой спросил Олег, — так я тебе скажу: на Русь идет хан Мамай с великою силой.
— Боже мой! — воскликнул Андрей Алексеевич.
— Подожди. А с другой стороны идет Ягайло тоже с силой немалой…
— Мало одной беды.
— А с третьей — хе-хе! — я на Димитрия — свет Иваныча нападу.
Молодой Кореев не верил ушам.
— Ты?!
— А конечно же я. Буде прикидываться-то мне. Надо правду молвить: московский князь мой ворог старинный. Я смирился, да молчал до поры до времени. Он меня, чай, другом считает. А мне Рязань дороже его дружества. Хан Мамай обещал, как завоюет, всю Русь отдать мне с Ягайлом. Мы поделим… Татары уж у Дона… Ягайло уж перешел рубеж… О сем я сам — хе-хе! — известил Димитрия: «Идет, дескать, Мамай на тебя и на меня и Ягайло тоже, но еще рука наша крепка — справимся!». Пусть догадается, что я ему ворог. До последнего не надобно ему сего знать. Как литовцы подойдут поближе, тогда иной будет сказ.