Брат по крови
Шрифт:
Она положила голову мне на плечо, и я почувствовал рядом с собой ее дыхание. Это сорвало меня с тормозов. Я повернулся к ней, обнял ее и стал страстно ее целовать. Она не сопротивлялась. Напротив, она обхватила мою шею своими тонкими, похожими на виноградные лозы руками и теперь дрожала всем телом.
— Илона… — оторвавшись на мгновение от ее губ, чтобы перевести дыхание, прошептал я.
— Да, милый…
— Илона… я, кажется, люблю тебя, — в порыве страсти произнес я.
— И я… и я тоже, — сказала она и прижалась
Она меня целовала! Она целовала меня страстно и самозабвенно, и мне показалось, что я уже тысячу лет знаком с этой женщиной и что люблю ее уже целую вечность. Я начинал терять голову, я в самом деле начинал терять голову и ничего не мог с этим поделать.
— Илона, — прошептал я, не в силах уже совладать с собой. — Пойдем отсюда.
— Куда, милый? — спросила она.
— Пойдем в гостиницу…
— Ты хочешь уйти от меня?
Мы, сами того не замечая, перешли на «ты».
— Нет-нет, что ты… Мы уйдем вместе.
Мы встали со скамейки и быстрым шагом пошли в сторону гостиницы. Когда мы вошли, я на минуту оставил ее, подошел к администраторше — русской бабенке в летах — и положил перед ней купюру. Она протянула мне ключ.
— Триста пятый номер, — сказала она мне равнодушным голосом.
Я не помню, как мы летели на третий этаж, как открывали дверь, как оказались в постели, помню только, как мы страстно терзали друг друга, упиваясь случайной любовью.
— Я люблю тебя, — шептал я. — Я тебя очень люблю.
— Спасибо, милый, я тебя тоже люблю, — говорила она.
Мне казалось, что все это происходило не со мной. Еще вчера я бы ни за что в это не поверил. И теперь я не верил, но это была реальность.
— Я люблю тебя, — сказал я. — Люблю, люблю…
— Да, милый, да…
— Тебе хорошо со мной? — зачем-то спрашивал я.
— Очень… Спасибо, милый, спасибо…
— За что, дурочка ты моя? За что?..
— За все, за все, — шептала она.
Потом, когда я буду вспоминать эту ночь, я пойму, что Илона неожиданно нашла во мне некую отдушину, которая помогла ей на какое-то время забыться. Она была счастлива сбросить с души этот вечный непомерный груз, который начинаешь ощущать тогда, когда теряешь силы и веру в какой-то добрый исход. На войне эта вера тает очень быстро.
Утром мы долго не хотели вылезать из-под одеяла. Проснувшись, мы, не открывая глаз, лежали и притворялись спящими. Нам так не хотелось верить в то, что за окном разгорается этот страшный, этот ненужный, этот уродливый день, который разлучит нас надолго, а быть может, навсегда.
— Ты спишь? — наконец спросил я ее. На душе кошки скребли. Не голова — душа болела, и нервы были напряжены до предела. Так бывает, когда умирает кто-то из близких тебе людей.
Она тяжко вздохнула.
— Ты, наверное, ругаешь себя за вчерашнее? — спросил я ее.
— Нет, милый, все было хорошо, — сказала она.
— Но почему у тебя такой тревожный
— А почему такой тревожный голос у тебя? — в свою очередь, задала она мне вопрос.
Мы поняли друг друга. Мы уже жили будущим, мы жили ощущением расставания.
— Будем вставать? — спросил я ее.
Она не ответила и вдруг:
— Иди ко мне, милый… Поцелуй меня.
Я снова целовал ее, я любил ее, я готов был тут же умереть ради нее…
— Люблю тебя, люблю, — говорил я, целуя ее горячее, покрытое испариной тело.
— Люби, милый, люби… Я тоже тебя буду любить… Милый, милый…
Она вдруг крепко вцепилась в мою спину своими тонкими пальцами, и замерла, и так лежала некоторое время, а потом вдруг как-то разом расслабилась и заплакала.
— Ты почему плачешь? — спросил я ее. — Не надо, зачем?
— Я плачу, потому что знаю, что это лишь сон.
— Это не сон, — сказал я.
— Нет, сон. В жизни так хорошо не бывает, — прошептала она.
Я поцеловал ее в губы. Потом я заставил себя оторваться от нее и спросил:
— Я ведь не первый у тебя?
— До тебя у меня был только один мужчина, — сказала она.
— Где же он сейчас? — зачем-то спросил я.
— Я долго искала у него какую-то харизму, чтобы уцепиться за нее, но я ничего в нем не нашла… Мы расстались, — честно призналась она.
— У меня ты тоже ничего не найдешь, — с грустью произнес я. — Я — простой военный лекарь, которого бросают женщины.
— Мне ничего не надо от тебя, — сказала она. — Разве можно говорить на войне о каком-то счастье?
— Война когда-то кончится, — произнес я.
— Эта война, мне кажется, никогда не кончится. Слишком она странная, — порывисто вздохнув, сказала Илона и нежно провела своей рукой по моей голове. Так гладят ребенка, когда хотят приласкать его.
Мы замолчали. Где-то за окном просыпался город. До нас доносились тревожные и напряженные будничные звуки. Слышалось бесконечное шуршание шин, скрип тормозов, громкие и надрывные голоса автомобильных сигналов.
Гостиница тоже просыпалась. Захлопали двери, и вслед за этим послышались чьи-то торопливые шаги. Где-то рядом раздалось тихое позвякивание ведер. Зазвучали негромкие голоса, утопавшие в длинных гостиничных коридорах. Видимо, это горничные приступали к своим утренним обязанностям.
— Ну что же, надо вставать, — внезапно произнесла она, и это означало, что короткому нашему счастью пришел конец.
XXII
— Какое у тебя сейчас самое заветное желание? — спросила она меня.
Я хотел, чтобы Илона не провожала меня, но она взяла меня под руку и повела вниз.
Я не знал, что ей ответить. И только когда мы подходили к дверям, я вдруг сказал:
— Знаешь, я бы хотел сейчас вместе с тобой подняться на какую-нибудь высоченную гору…