Брат по крови

Воронков Алексей

Потом мы снова выпили; и снова мы ели, и снова пили. И все это мы проделывали молча. Ну о чем говорить чеченцам с врагом? А я и был для них враг, лишь волей случая оказавшийся с ними за одним столом. А на Кавказе гостей уважают и не причиняют им зла. Другое дело, когда ты окажешься за дверями гостеприимного дома.

Но со мной ничего не случилось и тогда, когда я оказался вне этих стен. На прощание родня Керима в знак благодарности преподнесла мне в качестве пешкеша, то есть подарка, красивый нож с наборной ручкой.

— Завтра

я проведаю мальчика, — сказал я вышедшим провожать меня родственникам раненого.

— Якши, — закивали они головами.

Я уже собирался поставить ногу в стремя — Хасан и слушать не хотел, когда я сказал ему, что дойду пешком, и подвел ко мне свою чалую, — как вдруг в аул вихрем влетел санитарный «уазик» и, подняв невероятную пыль, помчался в нашу сторону. Это был Савельев. Потом он говорил, что сильно волновался за меня и, когда я стал задерживаться, решил ехать за мной. Он и довез меня до лагеря.

XXXVI

На следующий день, как только закончилось совещание у командира полка, я сел в санитарную машину и поехал в аул. Меня уже ждали.

— Селям-алейкум, — сдержанно поздоровались со мной.

Хасана среди встречавших меня не было — он был со своим стадом на лугах. Вместо него всем распоряжался молодой чеченец по имени Ваха.

— Это мой старший брат, — с гордостью сказала мне Заза, когда мы остались одни рядом с раненым мальчишкой.

Она и на этот раз вызвалась помогать мне, и я согласился, потому что она была хорошей помощницей.

— Он тоже воюет в горах? — спросил я ее, имея в виду Ваху.

Она вздохнула, и я понял, что он один из тех, кто ежедневно убивают нашего брата.

Кериму чуток полегчало, и он стал открывать глаза. Но лицо его по-прежнему оставалось бледным, и он был очень слаб. Видимо, мальчишка и впрямь потерял много крови, подумал я. Его бы в госпиталь, на худой конец, в медсанбат, но кто его отпустит? Накануне я попытался уговорить родственников, чтобы они позволили мне увезти его с собой, но те и слушать меня не хотели. Здесь лечи, сказали. Там, у вас, дескать, он умрет. Не доверяют русским, считают, что за нами глаз да глаз нужен. Ну да бог с ними, пусть думают, что хотят. Когда-нибудь они поймут, что дело здесь не в русских. У нас на этот счет существует хорошая пословица: бояре дерутся, а у холопов чубы трещат. Вот она и вся суть.

Я снял с мальчика старые бинты и осмотрел раны. Царапины на его теле, покрывшись коркой, уже начали заживать, да и изувеченное плечо его меня не сильно тревожило — тревожила голень. Рана на ней гноилась и не думала заживать. Я почистил ее и сделал перевязку с антисептическим раствором. Мазевую повязку я посчитал преждевременной — пусть, решил, вначале абсцесс спадет, тогда уже можно будет и самую вонючую на свете мазь Вишневского наложить.

Пока я возился с Керимом, его сестра

внимательно следила за моими действиями.

— Я тоже хочу доктором стать, — неожиданно произнесла она.

Я глянул на нее и увидел, как горели ее глаза. По всему было видно, что ей нравилось все, чем я занимался.

— Это хорошо, — сказал я ей. — Тогда нужно поступать в медицинский.

Она вздохнула.

— Да кто сейчас учится? Грозный, говорят, весь в руинах — какие институты?

— Кроме Грозного есть другие города, — сказал я.

— Есть, — согласно кивнула Заза. — Но я не окончила школу…

— Почему? — спросил я.

— У нас уже давно никто не учится, — сказала она. — А кто меня без аттестата возьмет в институт?

— Надо доучиться, — сказал я.

Она усмехнулась, дескать, о чем вы говорите.

— Надо, надо, — повторил я. — Если бы у меня была возможность, я бы помог тебе. Но у меня ее нет. И дома у меня нет, и родственников, которые бы позаботились о тебе. Да и кто ж меня с войны отпустит?

Заза внимательно посмотрела на меня, и по ее глазам я понял, что она о чем-то напряженно думает.

— У тебя нет родственников? — Здесь, в горах, не привыкли «выкать», и она обращалась ко мне на «ты», как к старому своему знакомому.

— Нет, — сказал я, — если не считать дочку. Но у нее сейчас другой папа.

— От тебя ушла женщина? — удивленно вскинув свои красивые брови, спросила девчонка.

— Ушла, — сказал я и невольно вздохнул.

Она вдруг притихла и стала молча переваривать мои слова.

— Послушай, но как же ты будешь жить, когда кончится война? — спросила вдруг Заза. — Ведь она же не будет продолжаться вечно…

— Я не знаю, как я буду жить, — честно признался я. — Мне вообще порой кажется, что я напрасно живу, что я просто зря занимаю на этой земле чье-то место.

Заза снова примолкла. Ей нужно было что-то сообразить. Я же продолжал возиться с Керимом.

— Послушай, а как тебя звала твоя мама? — неожиданно спросила она. Ей, видимо, надоело обращаться ко мне, как к какому-то безымянному существу, она желала называть меня по имени. При этом ей почему-то обязательно нужно было знать, как называла меня моя родная матушка. Может быть, она хотела сделать мне приятное?

Я пожал плечами. Вообще-то мама называла меня Митюнчиком. Иногда Митюшей, а то и просто Митенькой. Но не скажу же я девчонке об этом! Слишком это фамильярно звучит, слишком по-домашнему.

— Наверное, Дмитрием, — сказал я.

— Дмитрий, — повторила она за мной и улыбнулась. — А что это по-русски означает? — спросила вдруг она.

Я растерялся.

— А черт его знает, — сказал я. — Русские имена часто бывает трудно объяснить. А вот что значит твое имя — ты знаешь?

— Знаю, — ответила девушка. — По-русски это значит «цветение».