Брать живьем! 1919-й. 2
Шрифт:
– Что это за хутор? – спросил я у него.
– Нечаевским называют.
Мое сердце нырнуло вниз, а потом забухало в груди.
– А Ионычевы где живут?
– Да тут и живут, квасом тебя угощают.
Боже мой, Ивлий Ионыч! В этот момент на крыльце появился со свечой молодой светловолосый парень.
– С кем это ты разговариваешь, папаша?
– С прохожим человеком, Федь.
Федор Ивлиевич, прадедушка!.. Я его слегка помнил. Когда приезжал в деревню, он большей частью бродил с клюкой по старому саду, либо грелся на солнышке, сидя на лавке у дома.
Держа
– Ладно, паренек, – сказал Ивлий Ионыч, забирая у меня кружку. – Прощевай! Дела у нас на дворе.
Я провожал их взглядом до тех пор, пока они, поднявшись на крыльцо, не скрылись за дверью. А затем возобновил бег. Железную дорогу я пересек южнее станции Прибытково. На берегу пруда у восточного конца деревушки Прудки остановился. Вот тут мы с отцом таскали карасиков, здесь жгли костер, варили уху, ставили палатку… Отец говорил, что поблизости от этих мест жили наши предки… Когда мы здесь ночевали? Лет девяносто тому вперед!.. М-да, почти как у Кира Булычева…
Легкой трусцой я миновал хутора, принадлежавшие ранее дворянам Зацепиным и князьям Волконским, обогнул крупное село и оказался в лесу, под кронами вековых сосен, а затем и на лесной дороге. После непродолжительной пробежки показалась прогалина дальнего кордона. В крохотных окнах ни огонька! Похоже, лесник после моего отъезда, как и советовал Яркин, свалил в город.
Взяв из погреба наган, я оставил кордон и побежал по обочине лесной дороги вперед, к Петродару. Из ночного бора доносилось уханье совы и мерное пение сверчков. Где-то в отдалении дали о себе знать волки, но их протяжный вой не произвел на меня впечатления. С заткнутым за пояс револьвером я чувствовал себя в безопасности и даже позволял себе на бегу напевать песню Whitesnake «Forevermore», подражая интонациям Дэвида Ковердейла. Любовь к добротному хард року и прог-металу привил мне отец. Творчество «Deep Purple» запало ему в душу еще в начале 1970-х с прослушивания «in Rock» и «Fireball».
До города я добрался ближе к утру. Постучался в окно к Светловскому, отдал ему дневник и пошел к себе на Базарную отсыпаться, пообещав утром рассказать о своих приключениях.
Пробудился я в десятом часу. Одевшись в гимнастерку и галифе, выпил чаю с двумя бутербродами и, взяв выданную Маркиным одежду, постучался к Лидии. Дверь она открыла с сонным видом, но увидев меня, сразу оживилась, радостно блеснув глазами.
– Данила!.. Как ты, в порядке?
– Все хорошо.
– Что с заданием, выполнил?
О своем плене и расстреле я решил умолчать и ограничился коротким рассказом.
– В общем, справился с заданием, так скажем. На службу вот собрался. И вечный бой, покой нам только снится…
– Александр Блок, «На поле Куликовом». Применительно к твоей работе, ох, как верно.
Я со вздохом пожал плечами. Девушка тронула меня за руку и с улыбкой произнесла:
– Ну,
Часовой у дверей здания милиции, едва увидев меня, сразу отправил к Маркину.
– И Яркин там! – кивнул он на окно начальника.
«Не иначе, обсуждают записи из дневника», – подумалось мне.
Я прошел по коридору, постучался в дверь с известной табличкой и вошел в кабинет. За столом сидели Маркин, председатель уездной ЧК и Светловский. Сизый папиросный дым вился к потолку и медленно плыл к открытой форточке. Толстая тетрадь в кожаном переплете лежала перед Яркиным.
– А вот и наш удалец! – воскликнул Светловский, вскакивая с места и сжимая меня в объятиях. – Умница, черт возьми, герой!
– Проходи, стажер, – сказал Маркин, показав на пустой стул. – Мы тут потихоньку разбираемся с дневниковыми записями подъесаула.
– Ну, поведайте нам о поездке в стан врага, Нечаев, – проговорил Яркин, когда я занял свое место. – Слушаем вас.
Я рассказал все, как было. Ничего не упустил, не прибавил. Когда умолк, Маркин с силой затушил папиросу в пепельнице.
– Ах, Тальский, ах, гаденыш!..
– А сорванцы-то! – воскликнул Светловский. – Им обязательно надо вручить по большому кульку конфет, когда из села уйдут мамантовцы.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – изрек Яркин, взяв в руки тетрадь. – Нечаев не только выжил, но доставил в Петродар ценный источник сведений… Так, обратимся еще раз к последней записи подъесаула… Он пишет: «Воскресенье, 7 сентября. Вечером был короткий бой под Петродаром. В небо поднялись две красные ракеты – заговор в городе, к сожалению, провалился. Отступили за реку, к лесу.
Его Превосходительство принял у себя четверых беглецов из Петродара, трое – участники провалившегося заговора, четвертый – можно долго смеяться – заместитель начальника Петродарской милиции! Еще тот тип, держал под своим контролем шайку, промышлявшую налетами и разбоем.
Заговорщики убеждали Его Превосходительство, что у них не все потеряно, что в Петродаре снова возникнет заговор. Просили оружие, денег. Его Превосходительство пошел им навстречу. Спрятав двадцать винтовок и столько же револьверов с патронами в лесу, трое беглецов той же ночью вернулись в город. Перед уходом Его Превосходительство напутствовал их такими словами: «Готовьте мятеж, сейте смуту, досаждайте всеми способами большевистской власти. Со своей стороны я обещаю прислать в город группу испытанных офицеров».
До очередного марша к югу раненный бывший милиционер будет находиться под наблюдением нашего военврача»… Что ж, товарищи, запись эта, как я уже говорил, показывает, что Мамантов уходит из нашей округи и уходит к югу.
– Очевидно также, что cбежавшие снова возьмутся за свое! – проговорил Светловский. – И, похоже, руководить заговором будет Петин.
– В этом нет никаких сомнений, – согласился Маркин. – Необходимо удвоить бдительность! Ладно бы только здешние супостаты нам гадили, золотопогонники подтянутся! Слов Мамантов на ветер не бросает.