Братишка, оставь покурить!
Шрифт:
— Надеюсь… — проговорила она твердо. — Надеюсь… Простите, как вас?..
— Константин Васильевич.
«Администрация» кивнула — очевидно, сопоставив отчество Ярослава с моим именем, удостоверилась в своих предположениях.
— Надеюсь, Константин Васильевич, — она требовательно глядела мне в глаза, — все будет в порядке?
Да, что-то она про меня знала. Впрочем, в этом ничего удивительного нет — в маленьких городках семейные проблемы всегда широко обсуждаются.
— Не переживайте,
В самом деле, что я мог сотворить, со своей справкой в кармане и без гроша за душой?
— Тогда всего вам доброго!
— Спасибо.
«Администрация» повернулась и застучала каблучками по коридору. Эх, пойти бы за ней!..
Но тут раздался скрип отворяющейся двери, который разом отвлек меня от грешных мыслей.
Из класса вышел сын. Мой сын. Сын, которого я не видел так давно.
Больше всего я боялся, что сын меня просто не узнает и мне придется ему объяснять, кто я такой и откуда взялся. Еще я очень боялся, что Ярослав узнает меня и тут же уйдет, вернется в класс или еще как-нибудь продемонстрирует свое нежелание общаться со мной. И того, чтобы он не расплакался и повис мне на шее, хлюпая и растирая сопли и слезы, я тоже боялся…
Я вообще боялся этой встречи. Потому что не знал, как отреагирует на мое появление в его жизни единственный на земле близкий мне человек. Близкий по крови — и совершенно неведомо, является ли, вернее, станет ли он мне близким по духу.
Однако все получилось совершенно не так, как рисовалось мне в воображении.
Ярослав вышел в коридор, забросив за спину сумку на длинных ручках. Удивленно посмотрел вслед удаляющейся по коридору «администрации». Только потом перевел взгляд на меня. В первое мгновение не узнал. Однако потом глаза парня удивленно округлились. Растерянно вильнули. Потом сын открыто уставился на меня. Сделал несколько шагов в мою сторону. Остановился. Неловко перекинул сумку из правой руки в левую. Протянул мне ладонь.
— Ну, здравствуй, батя.
«Здравствуй»… Ничего не говоря, сам шагнул к нему и обнял. Должен сказать, что человек я не слишком склонный к сантиментам. Да и последние годы не особенно располагали к развитию особой чувствительности. Однако тут ощутил, как на глаза наворачиваются слезы. Тут бы самому сейчас не разнюниться, размазывая сопли…
— Ну ладно, батя, хватит… — попытался вывернуться из объятий сын. — Еще увидит кто…
Да, ты прав, сынок. В конце коридора стояла и смотрела в нашу сторону «администрация».
Я разжал объятия. Постарался по возможности незаметнее провести ладонью по глазам. Но успел увидеть, как тревожно огляделся Ярослав. Я его не осуждал: в его возрасте проявления ласки кажутся недостойными
— Кто это?
Так вот и получилось, что первые слова, которые были адресованы сыну, касались постороннего человека. Ярослав сразу понял, кого я имею в виду — он тоже успел заметить «администрацию», поспешно скрывшуюся за углом.
— Лариска, — смущенно и с облегчением ответил сын. — Наша директриса.
Смущенно, как нетрудно было догадаться, потому что нашу встречу увидел-таки посторонний человек. С облегчением — потому что появлялась возможность смазать сумбур первых минут встречи.
— Хорошая она у вас? — спросил я совершенную глупость.
— Хорошая, — согласился Ярослав. И добавил: — Ее муж у нас компьютеры преподает.
Ну, об этом, парень, ты мог бы и не говорить. Про ее мужа мне неинтересно.
— Пошли, — взял я его под руку и потянул к выходу. — Тебя вообще отпустили.
Ярослав покорно потянулся за мной. Школа проводила нас все тем же противным скрипом пружины и глухим ударом двери. Не сговариваясь, мы повернули направо, в сторону, противоположную от центра города. Туда, где меньше людей.
— Как живешь, сынок?
— Нормально.
Дежурный вопрос — дежурный ответ… «Как живешь? — Нормально»… А что бы ты, папаша, хотел услышать? Чтобы Ярослав тут же начал тебе изливать душу, рассказывать о своих проблемах? Есть у него проблемы, не может не быть. Да вот только станет ли он сейчас о них рассказывать? Да и не только сейчас, а вообще.
Стоп! — опять скомандовал я себе. Зарок, который даешь сам себе, нужно выполнять свято. Хотя ни с кем на белом свете невозможно договориться легче, чем с самим собой. Потому и слово, данное самому себе, держать несравненно труднее. Зарок же состоял в том, чтобы не задумываться о собственном будущем. Думать о нем было слишком мучительно, слишком муторно, потому что впереди не было ничего, кроме непроглядного мрака.
Мы какое-то время шли молча.
— Ну а как ты учишься? — вымучил я очередной вопрос.
— Нормально, — столь же оригинально ответил Ярослав.
Однако, очевидно, он и сам понял, что мне трудно начать разговор, а потому решил дополнить:
— Всяко бывает, конечно. Но в целом нормально.
Что еще спросить? Как пробиться к его откровенности? Как разрушить эту стену отчуждения?
— Ну а девушка у тебя уже есть? — толкнул я сына плечом. — Ты-то вон уже какой большой…
Сын резко вздернул подбородок вверх. Значит есть, — понял я. Да вот только признается ли? И даже если признается и назовет ее имя, что мне это даст, коль я тут никого не знаю и не помню?