Братоубийцы
Шрифт:
Но слишком уж уютной показалась ему жизнь в этом скиту, нет не это была Святая Гора. Вдруг понял он, что счастье – ловушка Сатаны, и ужаснулся. Он жаждал лишений, строгого поста, чтобы взбираться все выше и выше и, ползя на коленях по скалам, достичь Бога – вот чем была для него Святая Гора.
– И вот я ушел, – заканчивал свой рассказ отец Янарос, – ушел из уютного скита Иосафеев, побывал еще в двадцати монастырях, все искал, где строже устав...
– Ну, а дальше, отец? – спрашивали его.
Но он закусывал губы
И все же однажды он не сдержался: пришли к нему два монаха из какого-то монастыря; он принял их в келье, поставил угощение; от них пахло ладаном, чесноком и прогорклым маслом, и отец Янарос открыл окно, чтобы проветрить келью. Он молчал, но монахи были настроены побеседовать. Один из них был старик – хитрый, розовощекий, толстобрюхий, с длинной роскошной бородой; другой, еще совсем мальчишка, – заика, лицо усеяно прыщами, жидкая бороденка, змеиные глазки. Скрестил старик руки на животе и начал суровым голосом, словно бы браня хозяина:
– Слышал я, что ты был на Святой Горе, отец Янарос. Почему же ты оставил святую обитель и спустился в мир? Можно спросить?
Глаза отца Янароса сверкнули молнией.
– Святую обитель? – проговорил он, сжимая кулаки. – Святую обитель? А что мне там делать, а, блаженный отец? Монастыри теперь – трутни в улье, не приносят меда. И это иноческий подвиг? Подвиг христианский? Этого хотел Христос? Нет, нет! Сегодня молитва – значит дело. Сегодня иноческий подвиг значит – жить с людьми, бороться с людьми, восходить каждый день, слышишь – каждый день – а не только в Великую пятницу, с Христом на Голгофу. И сораспинаться с Ним.
Он хотел было остановиться, прикусить язык, но слишком долго он молчал, и теперь его прорвало. Он посмотрел на монахов, покачал головой:
– Жить вдали от людей, одному, вот так нелепо? – нет, такой жизни я не хотел. Мне было, стыдно. Стыдно мне было, святые отцы, уж вы меня простите. Не хочу я быть камнем, что валяется, никому не нужный, у обочины. Я хочу быть таким камнем, что приносит пользу, камнем в великом здании.
– Какое здание? Не понимаю, – выговорил, заикаясь, прыщавый монах.
– Какое здание? Греция, христианство. Скажу больше: великое здание: Бог.
— Это называется пустым бахвальством, – проговорил старый монах, снимая руки с живота.
— Это называется, – гневно возразил отец Янарос, – это называется, святой отец, – следовать по стопам Христовым. Христос, сам знаешь, только сорок дней пробыл в пустыне, а потом спустился в мир, страдал, голодал, боролся, был распят. В чем долг истинного христианина? Я уже сказал и еще повторю: идти по стопам Христовым.
– Значит, мы..? – пробормотал заика.
Но отец Янарос не слушал его, он весь горел:
– Я видел много бесчестья, много лицемерия и лжи и у мирян, и у монахов. Иногда, прости,
– Что тебе сделал мир? – сказал старик и отхлебнул вина из стакана. – Что тебе сделал мир, отец Янарос? Мир прекрасен, Божие творение.
– Творение Сатаны! Был он когда-то Божьим творением, а теперь – нет. Что вы на меня уставились, святые отцы? Ходит Христос от двери к двери, голодает, мерзнет – и ни одна дверь не откроется и не скажут ему: «Добро пожаловать, Иисусе, входи!» Да вы его и не услышите, и не увидите: глаза ваши, уши ваши, сердце ваше залиты салом.
– Уйдем отсюда, – проговорил старик, толкнув коленом молодого. – В мире много искушений, не надо их слушать, не надо на них смотреть, уйдем. Вот видишь – отец Янарос? Стоило ему только открыть рот, как он, сам того не замечая, изрыгает богохульства. А почему? Потому что живет в мире, в царстве Искусителя.
– Уйдем, – тонким голоском отозвался молодой монах-заика. – Высоки стены монастыря, не войдет туда Искуситель.
Отец Янарос расхохотался так, что затряслись стены его маленькой кельи.
– Ну и ну, святые отцы! Слов нет! Расскажу я вам одну сказку, да это и не сказка вовсе. Бал некогда монастырь, а в нем триста монахов; у каждого монаха было по три колесницы и по три коня: один конь – белый, другой – красный, третий – черный. И каждый день объезжали они вокруг монастыря, чтобы не дать войти Искусителю. Утром на белом коне, в полдень – на красном, а вечером – на черном. Но Искуситель принял облик. Христа и вошел.
– Христа?! – завопили монахи, колотя себя в грудь. – Опять ты богохульствуешь, отец Янарос?
– Христа! Христа! – загремел отец Янарос, стукнув кулаком по столу. – Того Христа, каким вы его себе представляете, вы, монахи! Христа – лицемера, бездельника и обжоры! Вы думаете, что Христос такой, и идете по его стопам, и это – вам по душе, лицемеры, бездельники, обжоры! Но не Христос это, несчастные, это – Искуситель, что принял облик Христа и вошел. Я уже сказал и еще повторю: истинный Христос ходит по земле, и сражается, и распинается, и воскресает вместе с людьми.
– Уйдем отсюда! – снова завопил старик, стараясь изо всех сил приподнять свое брюхо. Подскочил молодой, помог ему встать. Старик повернулся к отцу Янаросу:
– Оскорбил ты нас, отец, – проговорил он недобро. – Правильно сказал мне владыка, что ты возмутитель Церкви, что поднял ты свое собственное знамя.
– Да, свое собственное знамя, – отрезал отец Янарос, и глаза у него сверкнули. – А на этом знамени, знаешь, кто изображен, святой отец?
– Кто, бунтовщик?
– Христос с бичом. Вот это и скажи владыке, скажи своему игумену, скажи это всем владыкам и всем игуменам в мире. Счастливой пути, святые отцы, – сказал он, открывая дверь и уже без смеха.