Братство
Шрифт:
Сесилия бросила взгляд сперва на лакея, затем на Стивна.
Она увидела, что муж заметно приподнял одну бровь. Стивн терпеть не мог путаницы в понятиях.
– Помилуйте, сэр, - услышала Сесилия его голос.
– Уж не хотите ли вы уверить нас, что у роз и одуванчиков - в основе один и тот же бледный дух?
Мистер Стоун поглядел на него с грустью.
– Я так сказал? Я не хотел быть догматичным.
– Нет, сэр, что вы, разумеется, нет, - пробормотал Стивн.
Тайми, нагнувшись к матери, шепнула:
– Мама, ради бога, не давай дедушке развивать свои фантазии, сегодня я просто не в силах это вынести.
Сесилия,
– Скажи, папа, как по-твоему: какой тип лица у молоденькой девушки, которая приходит к тебе писать?
Мистер Стоун перестал пить воду: Сесилии, очевидно, удалось завладеть его вниманием. Но он все же ничего не ответил. Тут она увидела, что лакей из какого-то чувства противоречия - этим, казалось ей, отличалась вся ее прислуга - уже собирается подать ему говяжье филе. Она отчаянно зашептала одними губами:
– Нет, Чарлз, нет, не надо, не надо!..
Лакей, поджав губы, прошел мимо. Мистер Стоун заговорил:
– Я не задумывался над этим. У нее тип скорее кельтский, чем англосаксонский. Скулы сильно выдаются, подбородок небольшой, череп широкий - если не забуду, я его смеряю, - глаза особенного голубого цвета, напоминают цветы цикория; рот...
Мистер Стоун умолк.
"Как я удачно выбрала тему, - подумала Сесилия.
– Может быть, так он будет говорить и дальше".
– Вот не знаю, добродетельна ли она, - сказал мистер Стоун каким-то отчужденным голосом.
Сесилия слышала, как Стивн отхлебнул хересу, и Тайми тоже что-то пила; сама она не пила ничего, но, вся порозовев и все же спокойно - она была хорошо воспитана, - сказала:
– Ты не попробовал молодого картофеля, папа. Чарлз, подайте мистеру Стоуну молодого картофеля.
Но Сесилия заметила почти мстительное выражение на лице мужа: из-за ее неудачи с выбором темы ему приходилось снова брать инициативу в свои руки.
– Если уж говорить о братстве, сэр, - сказал он сухо, - стали бы вы утверждать, что молодой картофель - брат бобов?
Мистер Стоун, перед которым лежали на тарелке оба эти овоща, казалось, смутился чрезвычайно.
– Я не замечаю разницы между ними, - проговорил он, запинаясь.
– Верно, - сказал Стивн, - из них обоих добывают один и тот же бледный дух, именуемый алкоголем.
Мистер Стоун посмотрел на зятя.
– Вы смеетесь надо мной. Тут я ничего не могу поделать. Но вы не должны смеяться над жизнью, это богохульство.
Печальный, проникающий в душу взгляд старика устыдил Стивна, Сесилия видела, что он закусил нижнюю губу.
– Мы слишком много болтаем, - сказал он, - мы мешаем есть твоему отцу.
И до конца обеда никто не проронил ни слова.
Когда мистер Стоун, отказавшись от провожатых, отбыл домой, а Тайми ушла к себе спать, Стивн уединился в своем кабинете. Здесь все было не так, как в остальных комнатах: это было святилище, здесь проходила личная жизнь Стивна. Здесь в особых, сделанных по специальному заказу хранилищах он держал свои палки для гольфа, трубки и бумаги. Никто в доме, кроме него самого, не смел ни к чему прикасаться, лишь дважды в неделю всегда одна и та же горничная делала уборку. Здесь не было бюста Сократа, не было книг в переплетах из оленьей кожи, зато стоял шкаф, полный книг по юриспруденция, парламентских отчетов, журналов и романов сэра Вальтера Скотта; а у другой стены - два шкафчика темного дуба, состоящих из небольших выдвижных ящиков. Когда ящики выдвигались,
Переодевшись в старый черный бархатный пиджак, лежавший наготове на стуле, и раскурив трубку, за которую никогда не брался, не сняв предварительно смокинга, Стивн подошел к правому шкафчику, открыл его и с улыбкой стал вынимать монеты одну за другой. В этом ящике хранились особенно редкие монеты знаменитой Византийской династии. Стивн не слышал, что в комнату тихонько вошла Сесилия и стояла, глядя на него. Глаза ее в эту минуту, казалось, выражали сомнение в том, действительно ли она любит этого человека, так увлеченного этой своей возлюбленной, которой он уделял столько внимания, с которой проводил столько вечеров. Кусок зеленого сукна упал на пол. Сесилия сказала:
– Стивн, мне кажется, я должна сообщить отцу, куда переехала девушка.
Стивн обернулся.
– Дорогая моя, - начал он тем особым тоном, сухость которого, как в шампанском, приобреталась искусственным путем.
– Неужели ты хочешь начать все сначала?
– Но я вижу, как папу это потрясло: он очень побледнел и исхудал.
– Ему надо прекратить купание в Серпантайне, в его возрасте это просто чудовищно. А девицу эту, надо полагать, с успехом заменит любая другая.
– Как видно, для него очень важно диктовать именно ей.
Стивн пожал плечами. Однажды ему довелось присутствовать при том, как мистер Стоун с пафосом прочел несколько страниц своей рукописи. Стивн не мог забыть неприятного смущения, какое тогда испытал. "Этот бред", как он выразился потом в разговоре с Сесилией, застрял у него в мозгу - тяжелый и сырой, как холодная припарка из льняного семени. Отец его жены явно чудаковат, может быть, даже больше того - чуточку "тронутый". Она тут, конечно, не виновата, бедняжка, но при всяком упоминании об "этом бреде" Стивна просто передергивало. Не забыл он и случая за обедом.
– Отец, по-видимому, успел привязаться к ней, - сказала Сесилия тихо.
– Но это нелепо - в его возрасте!
– Может быть, именно его возрастом это и объясняется. В старости люди тоскуют о многом.
Стивн задвинул ящик. В этом жесте чувствовалась холодная решимость.
– Послушай, Сесилия, - начал он.
– Обратимся к здравому смыслу, уже достаточно им пренебрегали в угоду сантиментам в связи с этой неприятной историей. Доброта, конечно, прекрасная вещь, но где-то надо все же положить ей предел.