Братва
Шрифт:
– Чуток можно, – сказал он, как заботливый врач больному. – Ты уж постарайся напрячься, Михалыч! Дело-то нешуточное!
Вот за что люблю Цыпу, так это за непроходимую наивность. Он, похоже, всерьез был убежден, что, стоит мне только хорошенько подумать, и я тут же назову имя неизвестного врага. Как Шерлок Холмс, посижу в кресле, покурю в потолок – и выдам решение проблемы. Легендарный криминалист, правда, еще и кокаином баловался для концентрации мыслительного процесса... Пожалуй, и мне надо будет испробовать этот допинг как-нибудь при случае. Чисто для научного эксперимента.
Под
– Знаешь что, братишка? – сказал я, нарочито бодро поднимаясь из кресла. – Волка ноги кормят! Поехали навестим бывшего оперуполномоченного. У него ведь и правда есть веские причины на меня ядом дышать!
На этот раз гримироваться я не стал. Во-первых, при свете дня эта маскировка никого не обманет, а во-вторых, от Судьбы все одно не спрячешься, как утверждают мои единомышленники-фаталисты.
Кожевников обретался невдалеке – за пять минут доехали до места его прописки. Оставив Цыпу в «мерсе» просвещаться свежими газетами и подав мальчикам в «Волге» знак, чтоб спокойно ждали, я поднялся на нужный этаж.
Прежде чем надавить кнопку электрозвонка, на всякий случай толкнул дверь. И не напрасно. Она оказалась незапертой. Давно уж замечал – многие работники органов беспечны до нахальства. Считают, наверно, что все воры и злодеи должны обходить их дальней стороной. Самомнение выше крыши. Горбатого только могила исправит.
Младший лейтенант, одетый в несвежую футболку и спортивное трико с лампасами, сидел в гордом одиночестве на кухне. На столе перед ним стояла початая розовая бутылка вермута и миска с желто-серой квашеной капустой.
Он был явно с большого бодуна – опухшее бордовое лицо с заплывшими глазами и многодневная щетина на щеках недвусмысленно свидетельствовали о продолжительном беспробудном запое.
Между прочим, история, обычная до банальности. Такие вот упертые мужики, самодовольно-уверенные и с виду волевые, чаще и скорее ломаются при неожиданно-негативных ударах судьбы, чем какой-нибудь рядовой серый трудяга, не воспринимающий себя этаким пупом земли.
Должно быть, тупо-бессмысленно уставившийся сейчас на меня индивид принадлежал именно к той категории людишек, которые, лишившись привычной должности и связанных с ней благ-привилегий, сразу суют голову в спасительный алкоголь, как та глупая птица в песок.
– Монах?! Ты?!! – наконец-то узнал меня бывший опер, непроизвольно стискивая кулаки.
Аж пальцы побелели. Мент попытался оторвать себя от табурета, но пьяных силенок не хватило, и он тяжело шлепнулся обратно, чуть не сбив локтем граненый стакан со стола.
– Как видишь, – я сочувственно кивнул. – Вот шел мимо, дай, думаю, проведаю хорошего человека. Совершаешь массированную бомбежку собственной печени? И как? Не отвалилась она еще от этого ядовитого пойла? Гляди – цирроз заработаешь!
–
– А в чем претензии? – невинно спросил я. – До суда-то дело не дошло. Замяли.
– Это до уголовного. А суд офицерской чести?! Выперли из органов, как якобы порочащего милицейский мундир! А ведь никакого вымогательства и в помине не было – сам это отлично знаешь, гад!
– Ну-ну, пониже тон. Ты не у себя в конторе! Что за вульгарные выражения? Мы же интеллигентные люди с тобой, в конце концов!
– Особенно ты! – ехидно-злобно осклабился Кожевников. – Со своими тремя судимостями! Причем все по тяжким!
– Почему мои «ходки» вспоминаешь? – вполне искренне удивился я. – Они совсем не в тему! Возьмем Оскара Уайльда – аристократ, интеллигент, писатель, а множество лет просидел в тюрьме. И что из того? Или О'Генри – тот вообще американский классик, а первый свой рассказ в тюряге накропал. Кстати, оба не за политику сидели! А может, ты даже писателей интеллигентами не считаешь?
– Они не были убийцами! – привел мент последний, очень убедительный, как ему казалось, аргумент,
– Ладно, – легко согласился я. – Вот тогда другой, пожалуйста, пример, классик мировой поэзии Франсуа Виньон. Тот за многочисленные грабежи и убийства вообще жизнь на виселице закончил! Так-то!
– И дьявол с ними со всеми! – видно, не зная, чем ему крыть, заявил младший лейтенант. – С тобой, кстати, тоже!
Кожевников взял непослушной рукой стакан с вином, но не стал плескать в меня, в чем я поначалу его заподозрил, а просто выпил и, не закусывая, уставился в мою переносицу тяжелым плотоядным взглядом. Но если он думает, что мною можно закусывать, то сильно ошибается – ментам, тем более бывшим, я не по зубам! О чем наглядно свидетельствуют уже несколько благополучных лет на свободе.
– А вот ты совсем не интеллигент! – пришел я к очевидному выводу. – Я помочь хочу, а ты жуешь меня глазами! В великодушно протянутую руку неблагодарно кладешь камень!
– Только давай без этих идиотских библейских аналогий, Монах! – После выпитого, казалось, бывший опер не только ожил, но и окончательно протрезвел. – Говори, зачем пришел, и убирайся!
– Да просто проведать. Вдруг нуждаешься в чем? Денег-то на винишко хватает?
– Отступной предложить захотел? – криво ухмыльнулся мент. – Те же самые восемь тысяч долларов? Которыми под меня подмутил? Давай!
– Могу и отстегнуть для хорошего человека. Но, ясно, не баксы, а наши полновесные российские рубли. Скоро, в газетах пишут, они конвертируемыми станут!
– Вот когда станут, тогда и приходи! – отрезал Кожевников, наполняя стакан пахучим розовым вермутом. – Я магнитофон вчера загнал. Рублей у самого навалом.
– Ладушки! Разлагайся дальше, – почти искренне вздохнул я. – Если понадобится работа – забегай в гостиницу или клуб. Помогу встать на ноги. Съездишь на курорт какой-нибудь, подлечишься. За счет фирмы, ясно. Могу вышибалой взять, коли пить бросишь. Тысяча долларов в месяц – в пять раз больше твоей прежней ментовской зарплаты. Ну, бывай!