Братья должны умереть
Шрифт:
Может, он и есть тот самый источник? И что означает эта пометка: «Проживает отдельно»?
— Игорь Николаевич? — вкрадчиво начала я.
Шапочников вздрогнул, изрядная порция холодного чая выплеснулась из чашки на ворсистое ковровое покрытие, несколько капель попали на дорогие брюки и тут же впитались. Игорь Николаевич, взяв чашку в одну руку, отвел ее далеко в сторону, ладонью другой рассеянно провел несколько раз по мягкой ткани.
— Вы что-то сказали?
Я вздохнула. Оригинальностью Шапочников явно не блистал. Неторопливо, отчетливо выговаривая каждую букву, как если бы собеседник вынужден был
— Вы женаты, Игорь Николаевич?
Шапочников поерзал, смущенно пробормотал:
— Ну… Вроде бы как… — заметив недоумение на моем лице, он смутился еще больше. — Да. Кажется…
Я понимала, что смех в такой ситуации мог бы серьезно обидеть этого вечно взъерошенного и рассеянного человека. Но удержаться от сдавленного смешка не смогла и поторопилась немедленно извиниться:
— Простите, но «вроде бы как женат» звучит несколько… м-м-м… экстравагантно, вы не находите?
Игорь Николаевич залился краской, принялся путано объяснять сложности взаимоотношений в некоторых семьях, потом подозрительно вскинулся, вспомнив, очевидно, дотошность, с которой я допрашивала каждого, кто пытался проскользнуть мимо, насупился и буркнул:
— В общем, мы живем раздельно. А что?
— Нет-нет, ничего! — поспешно воскликнула я. — Прессу просмотреть желаете?
Шапочников, пробормотав слова благодарности, торопливо схватил протянутую пачку газет, испытывая видимое облегчение от возможности замять неприятный разговор.
С досадой я подумала, что установленные мною же суровые порядки имели не очень приятную оборотную сторону. Вот так захочешь с кем-нибудь парой-другой слов перекинуться и тут же натолкнешься на железобетонную стену недоверия, которую сама же и выстроила. В то же время я не могла позволить себе иное, более снисходительное отношение к многочисленным посетителям — их нескончаемый поток необходимо было постоянно просеивать. Не говоря уже о Найденове или Бесфамильном, которых в любом случае желательно было отыскать как можно раньше и которые вполне могли объявиться лично или по телефону. Старые друзья все же. Потенциально каждый из посетителей мог оказаться убийцей. Одно успокаивало: излишней тягой к светской болтовне я не страдала.
В эту секунду вздрогнула уже я, потому что Шапочников неожиданно издал изумленный возглас, вскочил со стула и, возбужденно размахивая газетой, принялся метаться по приемной. При этом он не переставая бормотал что-то неразборчивое. Я с любопытством наблюдала за его перемещениями, на некоторое время забыв даже о том, что Ямской непозволительно задерживается.
Но тут появился и господин директор собственной персоной, ловко уклонился от столкновения с Шапочниковым, сделал мне ручкой и скрылся в кабинете, увлекая за собой взволнованного приятеля.
Я немедленно выудила из сумочки крохотный наушник, сунула его в ухо, одновременно разворачиваясь боком к окну так, чтобы наушник не был виден входящим в приемную. Он хоть и предназначался для скрытого ношения, но не заметить его с близкого расстояния мог только слепой.
— Я тебе точно говорю, это он! — тут же услышала я дрожащий от возбуждения голос Шапочникова.
Собственно, голоса слышны были и без всяких приспособлений. Дверь, ведущая в кабинет, хотя и прикрывалась плотно, звуконепроницаемой все же не была. Но, к сожалению, отдельные
Шапочников, видимо, по своему обыкновению бегал взад и вперед по кабинету, от волнения забыв предложить Ямскому пообщаться «на нейтральной территории».
Шагов его я не слышала — ковровое покрытие позволяло передвигаться бесшумно даже самому неловкому или грузному человеку. Чуткому «клопу» было в общем-то тоже все равно, разговаривает человек в непосредственной близости от него, стоит к нему спиной или бегает по кругу. Слышимость все время оставалась на высоте, если только собеседники не шептались в противоположном от места расположения закладки углу. Но если человек двигался, его голос начинал как бы «плавать», так что, имея определенные навыки, можно было с относительной точностью предположить траекторию его перемещений.
Но меня сейчас больше интересовало, что в кабинете говорят, а не в какую сторону направляют стопы беседующие.
Электрочайник я включила под аккомпанемент добродушного директорского ворчания:
— Успокойся, — увещевал он не на шутку разошедшегося приятеля. — Ты просто перенервничал. Сними девочку, отведи душу, потом отоспись. Или просто напейся. Некоторым, говорят, очень даже помогает.
— Ничего я не перенервничал! — взвизгнул Шапочников. — То есть, может, и перенервничал, но дело-то не в этом. Говорю тебе, это он!
Знать бы, кого и что он имеет в виду. Не поворачиваясь, а только скосив глаза, я отшила сунувшегося было в приемную просителя. Вслед за ним несолоно хлебавши отправился Карасик, возжелавший пожаловаться на партию некачественной говядины. Не успела за Карасиком захлопнуться дверь, в приемную впорхнула Нина Васильевна.
— Говорят, Владимир Семенович приехали? — кокетливо чирикнула она еще с порога. — Документы подписал?
Ее я слушала одним ухом. В другом тем временем бурчал голосом Ямского наушник:
— Да тебе последнее время постоянно кто-нибудь мерещится. То в каждом встречном-поперечном киллера готов увидеть, — здесь я насторожилась, не забыв при этом смахнуть в ящик стола финансовые документы, подписанные директором еще в обед. — Кому ты вообще нужен! Теперь вот в какой-то жуткой фотографии готов…
Ямской матюгнулся и замолчал, чиркая зажигалкой.
Ну что за народ! Больше всего терпеть не могу в людях привычку не договаривать начатую фразу до конца. Догадывайся теперь, что он имел в виду.
— Так я не поняла, подписал или нет? — растерянно переспросила Нина Васильевна, сбитая с толку моим молчанием и общим «тормознутым» видом.
— Нет пока, — соврала я, не моргнув глазом. — Минут через пятнадцать. У него сейчас совещание. Очень занят.
Перебьется пока. А то ведь как бумажки свои заполучит, так прямо на моем столе перебирать да изучать начнет: где стоит директорский автограф, где нет, имеются ли замечания, пожелания.
Нина Васильевна протяжно вздохнула и направилась к стулу, где еще пять минут назад сидел Шапочников. Стул стоял чуть в стороне, и глаза мне пришлось скосить до предела, потому что голову я так и не решалась повернуть — в любой момент из коридора мог зайти еще какой-нибудь страдалец. Объемистая фигура Нины Васильевны почти скрылась из поля зрения, а глаза поворачивать было уже некуда.