Братья Гордеевы

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

– Да что же я с ним поделаю, Федот Якимыч? – взмолился Леонид.

– А уж это твоего ума дело… Не люблю, когда со мной так разговаривают. Слышал? Не люблю. Учился у немцев, а не понимаешь того, как с добрыми людьми жить. Я бы Григорию Федотычу наказал, да не таковский он человек: характер потяжелее моего.

Ужин прошел довольно скучно, несмотря на все усилия попадьи развеселить компанию. Все были точно связаны. Никон сидел рядом с попадьей, и она не утерпела, чтобы не спросить его шепотом:

– А вы Наташу знаете?

– Какую Наташу?

– Ну, дочь Федота Якимыча… Красивая такая женщина – кровь с молоком.

– Ах, да…

– Что

да?

– Ничего…

Попадья улыбнулась одними глазами и даже отодвинулась от Никона, – очень уж пристально он смотрел на нее. «Этакой мудреный, Христос с ним, – подумала попадья. – Ничего с ним не сообразишь». Поп Евстигней промолчал все время, и все время никто не обращал на него внимания, как на бедного родственника или приживальца.

– Вот что, Леонид, ты скажи жене мой поклончик, – говорил Федот Якимыч на прощанье. – Так и скажи, что старик Федот Якимыч кланяется…

Никон на прощанье так крепко пожал руку попадье, что та чуть не вскрикнула.

На другой день утром Федот Якимыч опять заявился в поповский дом, на этот раз уже один. Леонид был на службе, попа увезли куда-то с требой, а попадья убиралась в кухне. Старик подождал, когда выйдет «белянка».

– Заехал проститься… – коротко объяснил он, когда Амалия Карловна вышла в гостиную.

– Вы уже уезжаете? Так скоро… – ответила немка и посмотрела своими ясными глазами прямо в душу старику.

– А зачем ты вчера убежала? – в упор спросил старик. – Я ведь к тебе, беляночка, не с худом… Ну, чего смотришь-то так на меня? Для других я и крут и строг, а для тебя найдем и ласковое словечко…

– Благодарю, но я не знаю, чем я заслужила ваше внимание… – смущенно ответила Амалия Карловна.

– Чем? А уж это как кому бог на душу положит. Поглянулась ты мне с первого разу – и весь сказ… Вот попадью тоже люблю, Никашку-гордеца помирил. Ну, как живешь-можешь: скучно, поди, в другой раз?.. Да вот что, беляночка, принеси-ка мне, старику, рюмку анисовки, – у попа есть. Я из твоих рук хочу выпить…

Немка быстро ушла, а Федот Якимыч присел к столу, положив свою седую голову на руки, да так и застыл. С ним делалось что-то странное, в чем он сам не мог дать себе отчета. Зачем он пришел сюда? Еще, на грех-то, поп хохлатый воротится… Ох, стыдобушка головушке! Когда немка вернулась с рюмкой анисовки, старик молча выпил ее, посмотрел еще раз на беляночку и проговорил:

– Ну, не поминай лихом старика, немка…

Она чуть улыбнулась, и Федот Якимыч весь побагровел.

– Чему обрадовалась-то, а?.. Эх, да что тут толковать… Прощай!

Попадья подслушивала всю эту сцену и укоризненно качала головой. Когда старик вышел, она скрылась в свою кухню как ни в чем не бывало. Амалия Карловна ушла в свою комнату, заперлась и заплакала. О чем были эти слезы, она ничего не могла бы сказать, но ей так сделалось грустно, так грустно, как еще никогда. Ей вдруг страстно захотелось уехать отсюда, туда, в свои зеленые горы, точно пришла какая-то неминучая беда. Сердце так и ныло. Первая ложь в ее жизни была та, что она ничего не сказала мужу о визите Федота Якимыча и о своем разговоре с ним. Попадья тоже молчала, точно воды в рот набрала, но по выражению ее лица Амалия Карловна видела, что попадья все знает. Это фальшивое положение мучило немку, и вместе с тем в ее душе таинственно образовался какой-то собственный мирок.

Первым вопросом после отъезда Федота Якимыча было то, как устроить Никона. Он пока перебивался в господском доме, у Григория Федотыча, но

оставаться там было неудобно.

– Разве мы поместим его у себя? – спрашивал раз Леонид. – Я могу ему уступить свою комнату.

– Да удобно ли ему будет? – заметила попадья. – Мы-то ведь попросту живем…

– Да и он простой человек, Капитолина Егоровна…

Попадья политично промолчала и только мельком взглянула на своего хохлатого попа. В результате вышло все-таки то, что Никон поселился в господском поповском доме. Правда, дома он почти не бывал: уходил на работу в пять часов утра, приходил в двенадцать часов обедать, а потом опять на работу до позднего вечера. Дома он был занят разными чертежами, сметами и вычислениями.

VII

Амфея Парфеновна была встревожена. Пока особенного еще ничего не случилось, но ее беспокоило поведение Наташи. С бабой творилось что-то неладное… Немушка Пелагея примечала то же самое, мычала и показывала рукой вдаль, дескать, беда Наташина там, в Новом заводе, с очками на носу и в шляпе. Старуха отлично понимала все, что говорила немушка, и должна была соглашаться. Наташа мало теперь жила в Землянском заводе, а все уезжала в Новый под предлогом гостить у брата Григория Федотыча.

– Эх, муж у Наташи плох, – жалела старуха. – Польстились тогда на богатство… Ну, да бог не без милости. И не такая беда избывается…

Купец Недошивин, муж Наташи, был недалекий и добрый человек, страдавший купеческим ярмарочным запоем. У него был свой каменный дом в Землянском заводе и каменная лавка с красным товаром. Дело велось плохо, и наживались одни приказчики, а хозяину доставалась «любая половина» из выручки. Впрочем, Недошивин не любил считать барышей, а проводил день, играя в шашки с другими купцами. К вечеру он шел куда-нибудь в гости или напивался дома. Наташа оставалась дома одна и не знала, куда ей деваться с своим бездельем. Обыкновенно она уезжала к матери, если заберет тоска, а то укатит в Новый завод, чтобы отвести душеньку с попадьей. Амфея Парфеновна редко навещала зятя, потому что не выносила пьяниц вообще. Но ввиду экстренного дела она решилась проведать Наташу и нежданно-негаданно нагрянула к обеду. Это было целое событие, когда старуха собиралась куда-нибудь в гости. Даже беспечная Наташа – и та чувствовала в себе какой-то детский страх, когда приезжала дорогая гостья.

– Ну, как живете-можете? – строго спрашивала Амфея Парфеновна, чинно усаживаясь на поданное зятем кресло. – Проведать вас приехала…

– Ничего, мамынька, живем, пока мыши головы не отъели, – отвечал зять с напускною развязностью. – А между прочим, покорно благодарим…

Старуха взглянула на его заплывшее и опухшее лицо, на слезившиеся глаза, на молчавшую Наташу и строго покачала головой.

– Когда успел наклюкаться-то? – укоризненно проговорила она. – На дворе свят день до обеда, а ты уж языком-то заплетаешься…

– Мамынька, вчера в гостях был…

– У нас каждый день одна музыка, – заметила Наташа, – с утра пьяны…

– А не твое дело мужу-то указывать! – накинулась на нее старуха. – В другой раз жена-то должна и помолчать: видит – не видит… Плох у тебя муж-то!.. Это я ему могу сказать, потому как постарше его, а твое дело совсем маленькое.

– Верно, мамынька! – одобрительно проговорил Недошивин. – А, промежду прочим, я на Наташу не жалуюсь, живем ничего.

– Какая это жизнь, мамынька? – взмолилась Наташа. – Тоска одна… Глаза бы мои не смотрели на безобразие-то на наше.