Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)
Шрифт:
— Он рядом с тобой спал. Потом драпануть пытался, да его этот куркуль Петро зацапал. За пацана две тысячи «николаевскими» обещали.
— Да мне по фигу прейскурант. Сейчас он где? Я с ним не договорила.
— В доме заперли. Под присмотром хозяйки, — прапорщик кашлянул. — А вы себя как чувствуете?
— Бывало лучше, — Катя снова сплюнула под бочку. Во рту была вязкая гадость, как будто неделю самогон пила. Или будто месяц тяжело проболела. Зато голова уже практически ясная. — Что, орлы, думаете делать?
— Нужно дверь вышибать, —
— Понятно, — Катя искоса глянула на прапорщика, левый глаз девушки склеился, казалось, намертво. — Ну а вы, ваше благородие?
— Развязаться нужно, — пробормотал офицер, — у вас пальцы не затекли?
Катя усмехнулась, кожа на лице болезненно захрустела:
— Что, прапор, смотреть на меня не очень хочется?
Прапорщик смущенно отвернулся, зато Пашка бодро сказал:
— Да ты, в смысле вы, не беспокойтесь. Если в чувство пришла, значит, все заживет. Конечно, если нас сегодня не шлепнут. Может, що сделать попробуем?
— Ты считаешь, пора? — Катя осторожно повалилась на бок. При соприкосновении с полом голова не развалилась, что, если судить по ужасающим вчерашним ощущениям, было странно и удивительно. Онемел череп, что ли?
Катя заизвивалась, пропуская связанные за спиной руки под ягодицы. Свернулась в клубок, тесно подтягивая колени к груди.
— Не получится, — сказал Пашка. — Я пробовал.
Послать его в нужном направлении Катя не могла, дыхания не хватало. Девушка выдохнула еще глубже, напряглась, суставы едва не вывихнулись. Получилось, — связанные кисти оказались впереди. Катя принялась отдуваться. Кисти рук здорово оцарапались о каблучки полусапожек. Ничего, ссадины проходящи. Лишь пролетарская революция вечна, будь она неладна.
Солнечного света, попадавшего в погреб сквозь щели в двери, было маловато. Катя с трудом рассмотрела стоящую на полке жестяную банку с огарком свечи. Подняться на ноги оказалось довольно легко, девушка лишь слегка пошатнулась. Ну, не в лучшей форме, конечно. Но вполне, вполне… И с чего же ты вчера так вырубилась?
Банку Катя сжала между колен, слегка сплющила и принялась раздергивать веревку об острый край. Сотоварищи по погребу смотрели с надеждой.
— У меня отвертка есть, — сказал Пашка. — Может, ею попробовать?
— Себе оставь, — пробурчала Катя. — Мозги подкрутишь.
Веревка ослабла, остальное девушка доделала зубами. С лица сыпались черные струпья. Вот черт, ну и рожа, должно быть. Накручивая на исцарапанный кулак обрывок веревки, Катя задумчиво прошлась по погребу. Что дальше? Сразу уходить или гостей подождать? Девушка сняла крышку с кадушки, пошарив среди укропа, выловила огурец. Глубокомысленно захрустела. Жевать было не очень больно, только стягивало лицо, покрытое коркой, и щипало исцарапанные пальцы. Парни мрачнели на глазах. Катя рассматривала их не без злорадства.
— Катерина, вы бы нас развязали, — не выдержал Пашка. — Нам бы только
— На хер тебе руки? Ты все равно карабин удержать не можешь.
— Ну, виноват. Это от неожиданности. Я их сейчас, гадов…
— Только снисходя к твоему малолетству, — Катя принялась освобождать парню руки, глянула на прапорщика. — Его благородие тоже развяжем. Из уважения к ранее потрясенному разуму. Что с башкой, прапор?
Офицер мотнул головой в сбившейся грязной повязке:
— Контузия. Я на лечение следовал.
— Подлечился, — осмелевший Пашка растирал запястье. — Ты, ваше благородие, из нежных да…
— Павлуш, — ласково прохрипела Катя, — ты свою пролетарскую непримиримость пока в задницу засунь. Глубоко-глубоко. При мне что-то подобное ляпнешь — «козлом» свяжу. Знаешь, как это? Вас, товарищ прапорщик, то же самое касается. Никаких «быдл» и «хамских рож». Пойдете на все четыре стороны, тогда душите друг друга, на кол сажайте и уши отрезайте. А при мне ни звука. Понятно?
— Понятно, — прапорщик мрачно массировал кисти. — Значит, «товарищ прапорщик»? Тогда мне вот что объясните, если вы из этих…
— Не хер здесь понимать. «Товарищ», потому что я так привыкла. Вообще-то и тов. Троцкий, и г-н Деникин совместно с г-жой Антантой могут идти далеко и надолго. И объяснять я никому ничего не обязана, — Катя сунула руку в бочку и вытащила огурец покрупнее. Услышала, как за спиной Пашка многозначительно прошептал офицеру:
— Анархистка. Из крайних.
Катя стряхнула на парня рассол с огурца:
— Я сказала — вообще без политики! Не ясно?
— Да я так, к слову. У меня оружие есть, — Пашка выудил из глубокого кармана солдатских шаровар приличных размеров отвертку. — Надо бы еще что найти да и прорываться, пока мужики не вернулись.
— Насчет оружия — не возражаю. Насчет свободы — придется маленько подождать.
Катя отыскала за кучей камней, приготовленных для гнета солений, железнодорожный костыль, прибереженный запасливым хозяином для каких-то неведомых целей. Прапорщику пришлось вооружиться коротким железным штырем, с трудом выдернутым из косяка. Обе железки за неимением лучшего могли сойти за кастеты.
Катя сидела на бочке, с наслаждением допивала остатки простокваши. Парни уселись у земляных ступенек, хрустели огурцами. Пашка наблюдал за двором.
— Прапор, а тебя как звать-то? — поинтересовалась Катя. — У нас здесь не маршевая рота, чтобы по званию обращаться.
— Герман, — прапорщик похрумкал огурцом и неуверенно добавил: — Отчество — Олегович. Фамилия — Земляков-Голутвин.
Пашка хмыкнул, но комментировать не осмелился.
Катя звучно высосала из крынки остатки простокваши:
— Номер полка и должность уточнять не обязательно, не на допросе. Значит, «уж полночь близится, а Германа все нет»? Забавно. Известное имя, обязывающее к некоторой авантюрности характера. А вы, Герман, карабины теряете. Нехорошо-с.