Братья и сестры. Две зимы и три лета
Шрифт:
— Беда какая! — удивилась Дарья. — Сам до упаду робил и жену хотел в гроб вколотить.
— Дак ведь, Дарьюшка, — живо вступилась за Степана Андреяновича Василиса, — слыхала, с чего житье-то его начиналось? Не с родителевых капиталов пошел.
Варвара, краем уха прислушиваясь к разговору, поморщилась: ну, теперь разведут скучищу… Выгибаясь, она расправила плечи, так что косточки хрустнули, и, игриво притопывая ногой, запела:
Мужичка— Варуха, бес, — сонно заворчала Марфа, — опять тебя затрясло…
Благочестивая Василиса встала, строго поджала постные губы:
— Срамница… пятница сегодня — нет того, чтобы о божественном… — И, тяжело переставляя свои старые ноги, на ходу крестясь, пошла на другой конец зарода.
Варвара с пресерьезным видом поклонилась ей, как послушница игуменье, и первая прыснула со смеху. Женки заворочались, заулыбались. Марфа, сердитая, злая (не дала, змея, соснуть), резко поднялась, села:
— Ох, Варуха, Варуха… И чего в тебе мужики нашли — всю жизнь липнут. Баба как баба. Только что на месте усидеть не можешь — тебя как чирей всю жизнь точит.
— Хлеб один, да вкус не один, Марфинька, — под одобрительный смешок ответила Варвара.
— Иди ты со своим хлебом…
— Я, Марфинька, знаешь какая? — не уступала Варвара. — Захочу — сам леший захохочет. Не веришь?
Она шагнула к Марфе и вдруг со смехом, дурачась, набросилась на нее, опрокинула навзничь.
— Куча, куча мала!.. — заголосили женки. Марфа, барахтаясь в сене, скинула с себя Варвару, села на нее верхом и, тяжело дыша, побагровевшая, пристыженная, начала отвешивать ей по мягкому месту.
Варвара придушенно визжала, извиваясь под Марфой, сучила ногами.
— Варка, Варка, бесстыдница… — упрашивала, трясясь от смеха, Дарья. — Не заголяй ноги — старика моего перепугаешь.
Наконец Марфа, отведя свою душеньку, отпустила ее. Та легко встала, начала ощупывать бока.
— Ну как, довольна? — ухмыльнулась Марфа.
— Еще как довольна-то, Марфа Павловна! Меня так-то ни один мужик не обнимывал. Марфушка! — воскликнула Варвара, снова подступая к ней: — И почто бог из тебя мужика не сделал?
Марфа с неподдельным ужасом замахала руками:
— Бог надо мной сжалился. Не то бы ты с шеи с моей не слезала.
— А я и так не слезу.
И Варвара ухватила Марфу за шею, прижалась к ней мокрым телом. Та лениво и нехотя оттолкнула ее и, брезгливо скривив губы, с усталостью сказала:
— Отстань, смола… Я весь век об этом не думала, а теперь поздно.
Она задумалась, мрачно сдвинула брови:
— Мне бы конца войны дождаться да с белым хлебом чаю напиться… Досыта! — добавила она с ожесточением.
В наступившей тишине кто-то вздохнул:
— Хоть бы со ржаным…
— Нет,
И те согласно закивали:
— С белым, с белым, Марфинька…
— Варка, Варка, — дернула Варвару за подол Дарья. — О мужике горевала идет…
Женки с любопытством начали вытягивать шеи: какой еще подвох придумала Дарья. А когда слева от своего зарода увидели идущего по лугу Николашу Семьина, добродушно заусмехались:
— Вот как, вот как вышагивает!
— Головушку-то как петух несет.
— Еще бы экой кусок урвал.
— Что она и нашла-то в нем? Всю жизнь в кузнице, а кроме замка да ведра…
Николаша с полным пренебрежением к дождю, который давно уже потерял свою первоначальную ярость, шел неторопливо, — прямо напоказ, — голова склонена набок, мокрые хромовые сапоги блестят за версту, а из-под короткого пиджака, небрежно накинутого на тощие плечи, щегольски выпущена длинная белая рубаха, пестро расшитая по подолу. Он, конечно, знал, что на него смотрят, и старался, что называется, не ударить лицом в грязь.
— Женишок! Приворачивай на перепутье! — дружно, на разные голоса закричали женки.
Николаша развел руками, показал на кожаную сумку: некогда, мол, по машинной части спешу, но когда женки снова закричали, снизошел — повернул к зароду.
Дарья, едва он приблизился, скаля белые зубы, выпалила:
— Про тебя, Миколай, говорим. Дивимся, как ты эдаку девку улестил.
Николаша, пытаясь скрыть довольную улыбку, тоном опытного человека ответил:
— Любовь — дело известное…
— Верно, верно, Колька, — подмигнула ему Варвара, — любовь не картошка.
— А у тебя, Миколай, губа не дура: знаешь, чье поле топтать. Небось на наш картофельник не позарился, на служащую потянуло.
— Да и он не у пня стоит — мастеровой. Видишь, сумочку какую завел.
— Портфель это, глупая, — не знаешь.
Николаша стоял, переминаясь с ноги на ногу, повертывал то туда, то сюда мокрою, в жидких косицах голову и был рад-радешенек. Он все принимал за чистую монету.
— Свадьбу играть будете але как? — допытывались женки.
— Свадьбу? Они свадьбу-то который месяц играют. Верно, Миколай?
— Ну народ, попадешь на ваши зубы… — покрутил головой Николаша, сдерживая довольную улыбку, и хотя он мог бы пробыть на таких зубах сколько угодно, он все же решил не терять своего достоинства; перекинул на другое плечо сумку с брякнувшим инструментом и, выпрямившись, зашагал по назначению.
Женки, провожая его глазами, снова принялись перемывать косточки.
— Выбрала Олена муженька. А нос-то задирала, форсу то сколько было…