Братья наши меньшие
Шрифт:
— В буддизм, Громов!
— Один хрен. Для Бога все другие религии равны, и даже самый положительный буддист будет гореть в аду, а у самого мерзопакостного христианина есть шанс выкарабкаться.
Я схватился за голову:
— Леша, не грузи, — и сделал еще глоток.
— Мандарин не едет потомкам любовницы оказию хочет оказать, — сказал Коля и чихнул.
— Прикольный у тебя робот, Громов, — похвалил я, — даже чихать умеет. А он не простудится?
— Если бы… — с горечью протянул Лешка.
— Понятно.
— Устал я, Кирюха, —
Я выпил еще, наблюдая, как последний солнечный лучик исчезает в белесом тумане.
Признался ни с того ни с сего:
— Надоела мне работа. Стыдно сказать кому, где работаю — засмеют! Казалось бы, пускай смеются, лишь бы отношение на работе ко мне хорошее было, но и этого нет! Хохмят за спиной, шефу наверняка доносы строчат, зубоскалят в сортире — сам слышал. Павлыч после вчерашнего случая ходит за мной по пятам, выпытывает, что я в кабинете у Шутова делал, морду свою жиром заплывшую везде сует… А я ничего такого не делал! Я просто хотел спросить, как там его маленькая шлюха-дочь поживает и почему фотка ее до сих пор на сайте висит! Уроды… ненавижу их, Леша!
— С наступающим тебя, Кир, — невесело улыбнулся Леша и протянул мимо перегородки бутылку. — Не везет нам в жизни не потому, что мы козявки какие, — совсем нет. Не везет нам потому, что Бог нас испытывает.
Мы чокнулись.
«Дзень!» — дзенькнула бутылка.
— Дзен-буддизм, — сказал я. — Именно так.
— Язычество! — Леша нахмурился. — Плохо.
— Это я и имел в виду! Язычество — ужасно. Христианство рулит. Гей-гоп, даешь христианскую идею в массы!
Громов снова подобрел.
Меня охватило какое-то трепетное чувство, сродни приязни. Леша, конечно, рохля и повернут на религии, но беды у нас похожие, и мы одинокие опять же оба. Э-эх!..
— Яна озимые траст пони туман сотня арбуз словокоса ярило, — выпалил Коля и замолчал.
Мы тоже заткнулись.
— Что он сказал? — прошептал Громов-старший.
— Яот… блин, в голове путается. — Я прижал указательный палец ко лбу, стараясь сориентироваться, собрать мысли в одну точку, туда, где расположилась подушечка указательного пальца. — Яотптс… тьфу, ерунда получается!
— Дуй ко мне, — предложил Лешка. — Будем думать вместе. Тащи заодно всю закуску, которая у тебя есть.
Но думать сразу не получилось. Сначала я помогал Лешке чистить картошку, а потом мы вместе резали кружочками колбасу и лук, вареные яйца тоже резали —
— На тот случай, если он опять что-нибудь скажет — все запишется, — объяснил довольный Леша.
— Надо же, — удивился я, уже изрядно пьяный.
Пока мотались из кухни в зал и обратно, Леша показал фокус: аккуратно поставил стакан, наполненный пивом, на рыжую голову киборга. Стакан стоял ровно и не дрожал.
— Хоть час так простоит, ни капли не прольется, — похвастался Громов-старший.
— Чудеса-а… — восхищенно протянул я. — Еще бы пиво в стакане не кончалось и ростом чуть пониже был, и совсем здорово…
Мы притащили в зал кухонный стол-раскладушку, разложили его, застелили нарядной, прожженной окурками всего в двух местах скатертью; украсили всевозможными блюдами с закусками и пузатыми коньячными бутылками. Нашлось и игристое вино, темно-красное и светлое; его мы водрузили на середину стола, потом уселись на диване, включили телевизор и выпили по этому поводу коньяку.
— За телевидение! За Бога!
— Не богохульствуй, — строго возразил Громов. — Не сотвори кумира. Просто за Бога!
Я выпил и вспомнил о рекордере и стакане на голове мальчишки; как оказалось, Громов тоже это вспомнил. Мы немедленно выключили телевизор, сняли стакан с головы мальчишки (не пролилось ни капли!), включили рекордер на прослушивание и стали очень внимательно слушать тишину.
— Долго что-то, — после пяти минут тишины сказал Леша.
— Долго, — согласился я и включил ускоренное воспроизведение.
— Тишина ускорилась, — изрек Громов, опрокинув в рот рюмку.
— Как может тишина ускориться, Громов? — поинтересовался я, в бешеном темпе наворачивая салат из крабовых палочек. Мельком взглянул на часы, которые висели на стене. Стрелки троились, но ничего страшного в этом не было: я посмотрел на среднюю. До Нового года оставался час.
— А как может ноль стать больше? — спросил Леша. — Как он может стать величественнее?
— Ы?
— Вот ты скажи мне, президент Евросоюза — ноль?
— Без палочки, — подтвердил я, подливая коньячку.
— А по телику говорят, что он больше чем простой политик стал, что он величественнее многих властелинов прошлого! А чем он величественнее? По всему миру мясной кризис — скотина дохнет, а никто не знает почему. И еще этот дурацкий закон, который протащили «зеленые» — насчет того, что звери тоже разумны и есть их нельзя. К чему он привел? К тому, что несчастным зверям колют гадость, от которой они тупеют, а мы этих дебильных зверей жрем. Даже стыдно как-то. Жрем идиотов. Я, может, умных зверей есть хочу! Так почему, я спрашиваю, идиота называют величественным?