Братья Шелленберг

Келлерман Бернгард

– На работу? – спросил он громким, приветливым голосом, сразу внушившим Георгу доверие. – Ну, так идем вместе!

Широкоплечий молодой человек в вязаной куртке был весел и разговорчив. Рассказал, что зовут его Мориц, что он мясник, но времена настали теперь тяжелые. Он уже несколько месяцев сидит без работы, как ни искал ее.

– Что поделаешь! – говорил он. – Ни у кого нет денег на мясо. Бойни опустели. Где раньше проходило три тысячи голов, не проходит и пятисот. Вот каковы дела!

– Какую нам дадут здесь

работу? – спросил Георг, чувствуя, что ему передается бодрость спутника.

Этого Мориц не знал. Да и был к этому безразличен, только бы работа была. Бить камни или рыть землю – все равно, все лучше, чем валяться на улице. Слышал он только, что здесь прокладывают канал. Впрочем, особенного доверия он к этому предприятию не питает, о нет! Что-то здесь не ладно, или же… Он сдвинул шапку на затылок и почесал голову. Затем принялся не слишком лестно отзываться об этом предпринимателе Шелленберге. Наличными он платит только четверть заработка, а остальное – обещаниями. – Вот оно как! Да что поделаешь? Все лучше, чем околевать на мостовой. Что еще остается нам, голодным псам!

Деревня под дождем лежала темная и заброшенная. Ни души не было видно вокруг, не слышно было даже собачьего лая. Но в последнем доме тускло светилось одно окно. Перед домом взад и вперед шагала тень. Георг Почувствовал табачный запах.

– Рабочий пост? – крикнул мясник.

– Он самый! – ответил звучный голос, и силуэт выступил из мрака. Это был еще довольно молодой, стройный человек с трубкой в руке, и Георг заметил, что он однорукий.

– Еще двое! – воскликнул молодой человек в комическом отчаянии. – Они не перестают посылать мне людей, черт бы их побрал! Что мне с вами делать? Ну, да уж придумаем, как быть. Надо придумать. Входите!

Помещение было своего рода сараем, и в колеблющемся свете сальной свечи, прилепленной к столу, Георг различил кучку спавших на соломе фигур. Рослый и нескладный человек сидел, прислонившись спиною к стене, и уставился на них широко раскрытыми лихорадочными глазами, не говоря ни слова и не изменяя выражения лица. Другой ворочался в соломе и угрюмо ответил на приветствие. Откуда пришли все они сюда, какая судьба привела их в эту пустыню? Долго ли лихорадка била этого человека, прежде чем он нашел дорогу в Добенвиц?

Однорукий открыл дверь и сказал вполголоса:

– У меня сейчас есть только кусок хлеба. Я на вас не рассчитывал. Возьмите его из стола! Это мой хлеб, но я вам его охотно уступаю. А затем спокойной ночи, товарищи!

Георг вспомнил, что предприятие берет на себя полное содержание рабочих.

– Так вот что у них называется полным содержанием! – сказал мясник, разрезая хлеб пополам. – Возьми-ка свою долю. Если завтра кормежка не будет лучше, я удеру обратно в Берлин.

Затем Мориц, жуя, бросился на солому и скоро уснул.

Георг тоже выискал себе уголок и растянулся на соломе, чувствуя

себя разбитым. За стеною позвякивала цепь, фыркала корова. Сальная свеча погасла, и стало совсем темно. Все же Георг видел, как однорукий безостановочно ходил перед домом взад и вперед, словно часовой. Порою из его трубки вырывались искры.

Добенвиц… Что бы все это значило?… Одурманенный свежим воздухом, изнуренный путешественник, Георг заснул тревожным сном, и всю ночь его мучили страшные видения Ему показалось счастьем, что наутро он совершенно забыл все эти ужасающие сны, в которых какую-то роль играла и Христина.

20

– Вставать! На работу! – раздался звонкий голос однорукого, и спавшие вскочили с соломы. – Это и к тебе относится, товарищ, – прибавил он и потянул за ногу мясника. – Веселее, ребята!

Завтрак состоял из парного молока и черного хлеба.

– Смотри-ка, уже поворот к лучшему, – рассмеялся мясник, толкнув Георга в бок.

Перед домом на улице их поджидала маленькая крестьянская телега, запряженная грязной чалой лошадью. На телегу навалены были пилы, топоры, лопаты и разная утварь.

– Поезжай вперед! – крикнул однорукий сидевшему на телеге крестьянину. – Ты ведь знаешь дорогу.

И лошадь тронулась.

Хмурые, заспанные, расстроенные, раздраженные люди пустились в путь. Их было двенадцать, а с одноруким, шедшим медленно позади, тринадцать.

Дождь немного утих, и над полями стлался туман. Это была с виду чахлая почва. На аспидно-сером исполинском кебе лежало светлое пятно еще более холодного, серого оттенка Где-то там, за потолком тумана, толщиной во много миль, пряталось солнце.

Перед ними простирался большой лес, куда по прямой линии вела проезжая дорога, размякшая и ухабистая. Этот лес был, по-видимому, целью их пути. По топорам и пилам можно было заключить, какая им предстояла работа.

Оки шагали, не говоря ни слова. Рослый и плечистый человек с лихорадочным взглядом, накануне обративший на себя внимание Георга, плотник по профессии, иногда пошатывался. Приблизительно через полчаса они вошли в лес, а еще через полчаса казалось уже, будто они находились в беспредельных лесных дебрях. Однорукий скомандовал: «стой!» – и телега остановилась.

– Выгружать! – скомандовал однорукий.

Никто не тронулся с места. Все стояли и смотрели на телегу. Однорукий рассмеялся.

– Да что вы – сборище дураков? Вам еще никогда не доводилось выгружать телегу? Веселее, ребята, веселее! Меня зовут Леман, и шуток я не люблю!

Но он смеялся, произнося эту угрозу.

– Туда! Сюда! – покрикивал он звучным голосом, медленно расхаживая взад и вперед по грязной дороге, посасывая свою короткую трубку и посмеиваясь про себя. Нежное лицо его было поднято вверх, дождевые капли падали на глаза и на свежие, румяные щеки.