Братья-соперники
Шрифт:
– Если дозволишь, государыня, мне слово молвить, – сказал Шакловитый, – то я скажу одно: радуюся за прибыль и славу Русского царства и за попрание польской гордыни, достигнутое радетельною службою и великим умом князя Василия Васильевича Голицына, но еще того более радуюсь за попрание злых наветов со стороны твоих недругов, великая государыня! Теперь придется им, пожалуй, и прикусить язык!
– Я, чай, они уж верить не хотели тому, что мы одолеем упрямых ляхов!
– Вчерась князь Михаил Черкасский прямо говорил в твоей
Оберегатель улыбнулся, а София с гордым сознанием достоинства сказала:
– Вот завтра и услышат в думе о «неуспехе», которого добился князь Василий «нераденьем»… Завтра с великими государями-братьями моими и с государем патриархом, и с ближними боярами и думными людьми мы будем слушать договор о вечном мире и союзе с Польшей и его одобрим. Так всем и объяви сегодня, Федор Леонтьевич; да сейчас ступай добудь мне справки из Посольского приказа.
Шакловитый поклонился царевне и вышел из комнаты и переднюю; София и князь Василий остались наедине.
София взглянула прямо в глаза своему любимцу и спросила его:
– Ты писал, князь Василий, что должен мне открыться на каком-то деле, предупредить о чьих-то кознях? Говори же скорее!
– Государыня-царевна, раб твой виноват перед тобою в лукавстве…
– В каком лукавстве? – тревожно переспросила София, насупив брови. Ей пришли в голову те сомнения, которые так часто терзают всякое любящее сердце.
– Искусил меня лукавый в сношениях с поляками, и я, радея о твоем успехе, покривил душою…
– А, да! Ты о поляках… – сказала София, проясняясь. – Так что же? Расскажи, какими чарами ты их заколдовал?
– Понадеявшись на милость твою, решился дать обещание езовитам… от себя, а не от имени великих государей… что им препятствия не будет в Москве.
– Да разве ты не знаешь, князь Василий, что патриарх на это не даст согласья? А без него не только ты, но даже и я не могу того им разрешить!
– Знаю, государыня-царевна, но тут все дело было в их руках проклятых! Послы уже сладились к отъезду, уже уложились в путь и мне прислали извещение о том. Тогда я вздумал, что лучше лишний грех приму на душу, да лишь бы дело государское не истерять да ворогам твоим, Преображенским, рот замазать!
– Спасибо, князь Василий, за службу верную. В тебе я не ошиблась! Но расскажи, как было дело и что ты обещал?
Голицын в двух словах объяснил Софии всю историю своих отношений к Шмиту, изложил его «скромные» требования и рассказал о своем письме к нунцию.
– И только-то всего? – спросила София, видимо, облегченная и обрадованная. – И за это ты выманил у них такой договор. Такую учинил свободу православной церкви от римского утеснения! В чем же тут лукавство против нас? Тут против них лукавство!
– Суди как хочешь, государыня! А я так мыслил, что, если б на меня и все
– Ты правильно судил, Василий. Да если б ты и был виновен – ты знаешь, что повинной головы меч не сечет. Но я все же в толк не возьму, что этим езовитам нужно? Что им за прок иметь здесь церковь и школу? Ну, сам посуди, кого они туда заманят?
– Они все это строят, царевна, для гордости одной, для прославления панежского. «Вот, – говорят, – у нас в Китае попы уж сколько лет живут, и только еще в Российском государстве гнезда у нас не свиты». Так и пытаются… А если правду-то сказать, что это за гнездо? Сосуд скудельный! Не угодят тебе, так завтра же велишь их взять за приставы да за рубеж перевезти…
– И вестимо! А покамест их никто не видит и не слышит – пускай живут. Ты только прикажи за ними наблюдать, чтобы с Польшею каких не учинилось пересылок… Так это-то и есть те козни, о которых ты писал мне?
– Нет, государыня. Те козни пострашнее. Был у меня Бориско да спьяну мне насказал таких чудес…
– А, вот что? Верно, то, что ему «медведица» преображенская надула в уши!
– Не без того, великая государыня! Он все на том настаивал, зачем я твою руку держу, а не руку «законного» царя.
– Ах он, крамольник, о каком законном царе смеет он говорить? Да он у меня в Сибири места не найдет! – гневно заговорила Софья, изменяясь в лице от негодования.
– Дозволь сказать мне слово, государыня. Бориске мы должны сказать спасибо за откровение его. Пускай его прямит тому царю, который кажется ему законным! Но дело вот в чем: Нарышкины ему напели, что «твои часы изочтены».
– Что ж? Известь меня хотят они, что ли? Или какой предел мне положить?
– Нет, государыня, не к тому они речь клонят! А к тому, что, мол, государю Петру Алексеевичу уже скоро можно будет вручить бразды правления…
– Мальчишке?! Где же ему править: у него лишь игры на уме, да конюхи потешные, да барабаны… Не вижу я, чтоб из него и после вышел какой толк. Недаром люди говорят, что его матушка еще недавно в Смоленске у себя в лаптях ходила! Оттого и сыну дает холопьими потехами тешиться!
Голицын спокойно выслушал весь этот поток слов гневной царевны и затем сказал:
– А все же, великая государыня, от Нарышкиных можно всякою худа ожидать, и я бы думал, что следует принять кое-какие меры!..
– Давно я это думаю, – мрачно сказала Софья, предполагая, что Голицын угадывает ее тайные замыслы, – и есть у меня люди, готовые на дело…
Голицын поспешно перебил ее:
– Нет, государыня, я не о том… теперь еще не время… Да и дай Бог избегнуть крови! Мне думается, что их проще можно убедить и в силе, и в крепости твоей…