Братья-соперники
Шрифт:
Когда Оберегатель переступил порог патриарших палат, он был встречен в сенях патриаршим боярином, который поклонился ему в пояс и после обычных приветствий и вопросов о здравии сказал ему:
– Батюшка-князь Василий Васильевич! Государь святейший кир-Иоаким патриарх в Крестовой палате обретается, и народу у него там многое множество – каждый со своим делом, – так не пожалуешь ли прямо в Столовую палату ко святейшему, а мы ему о твоем приходе особо доложим?
– Нет, боярин, не тревожь святейшего; я к нему за тем же делом, что и другие, так я в Крестовую к нему и пойду.
– Твоя воля, князь. Кстати сказать, святейший сегодня поход в Симонов монастырь объявил, так, должно
Когда князь Василий вошел в Крестовую палату патриарха – обширное, светлое, благолепно украшенное зало, – у дверей и около стен стояло по крайней мере человек шестьдесят всякого звания людей, выжидавших своей очереди, чтобы подойти под благословение патриарха. Тут были бояре, стольники, купцы и крестьяне. В толпе видно было несколько именинников с именинными пирогами и калачами; тут же стоял придворный ключник с привозным из Астрахани виноградом; был и простой рыбак с огромным лещом в лоханке, и какой-то мужичок с чудовищной редькой на деревянном блюде, и греки с Афона, и монахини из какого-то дальнего монастыря. В переднем углу, под образами, на особом возвышении, или амвоне, из трех ступеней, обитых красным сукном, сидел в кресле патриарх Иоаким, старец лет под семьдесят, убеленный сединами, но еще бодрый и благообразный на вид. Около патриарха стоял его ризничий Акинфий, высокий и плечистый мужчина лет под пятьдесят, с умным и энергичным лицом, а немного далее – любимый ключарь его Иаков, суетливый и подвижной старичок, рябой и подслеповатый. Позади патриарха и по бокам амвона теснилось несколько лиц из клира. На ступенях амвона стояли перед Иоакимом стольник Поливанов и окольничий Лопухин – оба с молодыми женами. Недавно повенчанные парочки пришли к отцу-патриарху за благословением и принесли ему свадебные овощи в красиво раззолоченных корзинах, прикрытых искусно расшитыми ширинками.
В то время, когда князь Василий вступал в палату, патриарх благословлял молодых супругов иконами и по поводу одной из икон вспоминал приснопамятное ему обретение правой руки апостола Андрея Первозванного, несколько лет тому назад отысканной в серебряном ковчеге между многими другими мощами патриаршей ризницы при церкви Апостола Филиппа. Все с напряженным вниманием слушали то, что говорил патриарх, и князь Василий смиренно стал в сторонке, выжидая окончания речи святейшего, который продолжал:
– Обретенная нами святая рука богопроповедника вселенского, особно же Всероссийского, имеет сложение перстов по обычаю Матери нашей православной Церкви, якоже и все христиане крест изображают: три перста совокупные, два же пригнутые зело явно; видимо, что святой апостол Андрей, мучимый безбожным Анфинатом Егеатом, при смерти свой крест святой на себе знаменал, и тако сложены и замерли, и окрепли персты его…
И затем, обращаясь ко всем находившимся в палате, возвысил голос и произнес громко:
– Помните вы все, православные, что сие троеперстное сложение обретенной десницы богопроповедника обличает явно раскольников Святой церкви безумство и непокорство!
Когда патриарх окончил свою речь, князь Василий подошел к нему под благословение, и в то время как целовал его руку, святейший сказал ему вполголоса:
– Рад тебя видеть, князь Василий, и дело у меня до тебя есть; должен наедине с тобою побеседовать. Повремени, пока отпущу православных.
И между тем, как князь Василий отошел с князем Троекуровым и его зятем окольничим Лопухиным к окну, патриарх поднялся со своего кресла, и вся стоявшая в глубине палаты толпа, теснясь, двинулась к нему под благословение. Прежде всех почти подбежал к амвону придворный истопник Максимко Гаврилов и, повалившись в
– Смилуйся, святейший патриарх! Яви мне, грешному, свое милосердие! Вчера был я к тебе послан от великой государыни царевны Евдокии Алексеевны со столом, понес тебе блюда прикрошки тельной да блюдо левошников, да грешным делом поскользнулся и наземь пал, и блюда те в грязь уронил! И велено меня за ту провинность перед твоими палатами бить батогами нещадно…
– Жалею, что ты не донес до меня царское жалованье, – сказал Иоаким. – На сей раз попрошу тебя от наказания избавить. Но помни, что царское веление следует исполнять не с небрежением, а со вниманием и усердием.
Максимко поспешно ударил еще земной поклон и отошел к стороне. Затем подошли именинники со своими приношениями, и всех их патриарх поздравил и отослал в свой кормовой дворец, с приказанием угостить их – кого вином, кого медом. За ними подошел степенный ключник Сергей Бохов с астраханским виноградом от царевны Софии Алексеевны. Патриарх приказал принять виноград и благодарить царевну, а подателя ее даров благословил небольшим образком, который взял из рук ризничего.
Вслед за придворным истопником подошла к амвону ветхая старушоночка, сморщенная и сгорбленная (судя по одежде, клирошанка). Она подала патриарху небольшой конец тончайшего домотканого холста и, низко кланяясь, проговорила:
– Прими, государь, моего тканья холст! Сама тебе на опучки выткала.
– Спасибо за усердие, честная вдова Варварица! Снеси холст казначею, скажи, чтобы принял, а тебе твое жалованье [6] выдавал против прежнего.
За старушкой клирошанкой подошел мужичок в серой свитке, с чудовищной редькой на деревянном блюде. Лицо его сияло добродушнейшею улыбкою самодовольствия, когда он, поклонившись в землю патриарху, поднес ему свой дар:
– Не побрезгай, святейший патриарх, прими от своего подмастерья каменных дел Бориски Семенова. На своем огороде экую вырастил… Больно ядрена ноне уродилась…
6
Жалованье – в смысле пособия, пенсии.
– Спасибо тебе, добрый человек, за редьку, – сказал с ласковой улыбкой Иоаким, – редька с квасом хороша! Так пойди от меня к ключнику Семену да вели себя угостить моим любимым малиновым квасом.
И между тем, как за Борисом Семеновым потянулись к Иоакиму греки с Афона, монахини и крестьяне, и всякий иной люд, к князю Василию подошел с поклоном ключарь Иаков и сообщил, что патриарх просит его пожаловать в «малую» келью и там подождать его. Провожая князя по владычным покоям, ключарь все что-то бормотал себе под нос вполголоса, так что даже и князь Василий, давно уже знавший этого доброго и очень бестолкового старика, обратил наконец внимание на его бормотание:
– Что ты это, отец Иаков? Молитву, что ли, новую складываешь или канон какой на память твердишь?
– Нет, батюшка князь! На меня беда пришла… с моей памятью!
– Какая же твоя беда, отец Иаков?
– Да вот, приказал святейший колоколам на Ивановской колокольне прозванье переменить. Как докладываем мы ему о благовесте, так велено нам в докладе новый-то большой называть Успенским, а старый Успенским Воскресным, а Реут – по-ли-елейным… Вот я и путаюсь при докладе святейшему; хочу сказать «Успенский», а говорю «Воскресенский», а вместо полиелейного – все Реут да Реут!.. Даже прогневал святейшего!.. И твержу теперь на память, в которые колокола благовест заказан!