Братья-соперники
Шрифт:
София, видимо, затрудняясь ответом на прямо поставленный вопрос, только покачала головой. Затем, обратясь к патриарху, произнесла почтительно:
– Будь уверен, государь, что я велю об этом деле строгий розыск учинить. Князь Василий Васильевич, разыщи немедленно об этой грамоте, что от имени великих государей и государя патриарха в Дауры отправлена?
Князь Василий Васильевич молча поклонился, а патриарх продолжал:
– Вот и о старце Селиверсте речь поведу. За все его писания придется мне, великая государыня, его обуздать. Вижу я, что с ним добром не кончишь: мужи смиренные ему от Святой Отец Церкви внушают, а он только лается да силлогизмами и аргументами им ответствует. Я уже приказал удалить его из справщиков; а если не уймешь его, государыня, то предам его суду церковному.
– Постараюсь слабым словом моим направить
– Но и это еще не все, – продолжал Иоаким. – И около тебя самой, государыня, вижу плевелы сеющих: вижу мужей именитых, волхвованиям верующих, воле Божьей гаданиями посмевающихся… Вот, объявилось у меня на сих днях в палатах подметное письмо, и в нем все волхвы в Москве сущие названы именно, и все волхвования их исчислены. Там и твой холоп, князь Василий Васильевич, в волхвованиях и чарах уличается, и говорится о нем, что он всякими кореньями промышляет… и даже – страшно сказать! – будто и тебе те коренья давал…
– Это клевета, святейший отец патриарх! – воскликнул князь Василий, стараясь скрыть свое волнение. – Ни с какими волхвами я никогда не водился!..
– Верю тебе и велю поближе расследовать дело… Пошлю за тем холопом… Акинфий, там в письме, кажется, и вотчина князь Васильева указана, где тот волхв живет… Как бишь ее?
– Село Большие Можары, – пробасил Акинфий, наклоняясь к Иоакиму.
– Ну вот, видишь, князь Василий!.. Пошлю, пошлю туда, велю его забрать и допросить, чтобы на тебя не смели клеветать… Знаю, что ты добрый сын церкви; но и я, как пастырь добрый, должен плевелы выводить, дабы не заглохло на ниве семя доброе.
И с этими словами патриарх поднялся со своего места, благословил царевну и князя Василия и, поддерживаемый под руку ризничим и келарем, медленно вышел из комнаты в переднюю.
XXII
«Не долго же дули тихие ветры! – думал князь Василий, возвращаясь из дворца домой. – Теперь жди от них всяких напастей и пакостей! Пока есть время, надо принять меры!» И в тот же вечер прикачал к себе в Шатровую прислать Куземку.
Куземка Крылов – кстати сказать – был человек исполнительный: князь Василий знал, что ему можно было смело доверить всякое поручение и ожидать, что он, если жив будет, поручение выполнит. Притом он принадлежал к той (давно уже вымершей) породе старинных русских слуг, которые не отделяли своих интересов от интересов барских и сживались со всеми привычками, недостатками, прихотями, даже пороками своих бар, потому что никак не могли представить себя чем-то отдельным от них, а только «кровью от крови» и «плотью от плоти» их. К этим общим свойствам чистокровного боярского холопа в Куземке Крылове примешивалось еще и особое чувство глубочайшей признательности к князю Василию за избавление его, Куземки, от великих бед и напастей. Дело в том, что Куземка, выросши при дворе князя Василия и постоянно находясь при особе молодого боярина, вдруг на двадцать пятом году задурел: влюбился в поповскую дочку и задумал на ней жениться. Поповна была не прочь за него выйти замуж, но ее отец и мать воспротивились этому браку и тут же просватали ее за причетника в своем же приходе. Куземка поповну выкрал и ушел с нею в беги… Отец с матерью долго разыскивали беглецов, наконец разузнали об их местопребывании, явились к ним со стрельцами и с понятыми, отняли у Куземки свою дочку, а его засадили в тюрьму. Куземка подкупил сторожей и бежал из-под затворов. Поп с попадьею не успели вернуться домой: на одном из постоялых дворов под Москвою они были ночью зарезаны, а дочка их пропала без вести. Прошло лет с десять, и о Куземке не было ни слуху ни духу… В бытность князя Василия в малороссийских городах во время каких-то военных действий против турок и татар князь потребовал от Самойловича, чтобы тот дал ему надежного человека для выполнения весьма опасного поручения. Нужно было проехать верст пятьдесят по местности, в которой хозяйничали крымцы, перебраться за Днепр на турецкую сторону, собрать там сведения и вернуться тем же путем назад… Гетман приказал кликнуть охотников. Вызвался на это смелое дело только один молодец и выполнил поручение блистательно. Князь захотел видеть этого смельчака и наградить его из своих рук. Каково же было его удивление, когда приведенный к нему казак вдруг повалился
– Батюшка боярин! Не погуби…
Смельчаком оказался Куземка. Он отказался от всяких наград и молил только о том, чтобы князь принял его под свою защиту, дозволил ему ездить у своего стремени и опять у него быть на службе. Князь Василий охотно принял его к себе, не расставался с ним ни в походах, ни во время пребывания в Москве и не раскаялся в том, что его к себе приблизил: Куземка был предан ему как собака, был готов за него и в огонь и в воду. Притом Куземка, видимо, не потерял даром тех десяти лет, которые он провел в бегах: он прошел хорошую школу! Побывав и на Дону, и в Запорожье, и в разных концах земли русской, отлично умел владеть и конем, и оружием, мог свободно не спать по нескольку ночей подряд, пробираться по степям и лесам безо всяких дорог… Словом, он был для князя Василия слугой незаменимым.
Когда Куземка явился к князю Василию, тот сказал ему:
– Завтра чем свет поезжай в село Большие Можары, свези к приказчику грамотку на продажу тамошних пожен соседу моему, дворянину Лыкову, а которые за это получатся деньги – привези сюда ко мне.
Куземка слушал молча, выжидая, что будет приказано далее… Он понимал, что его посылают не для передачи грамоты и получения денег за пожни.
– Да там же, в Больших Можарах, живет на моей земле холоп мой Васька Иконник, тот, что лет пять тому назад здесь у меня в Москве жил и кормился коновальством… Ты его знаешь?
– Колдуна-то? Как не знать? Его там на сто верст кругом все знают.
– Так вот, скажи ему, чтоб он сейчас же убирался вон оттуда, коли не хочет попасть в застенок и угодить на Болото! За ним приедут отсюда и его захватят… Пусть тотчас уходит в беги… и скроется в такой трущобе, чтоб ни слуху ни духу не было о нем…
– А ежели он не захочет в беги? Он ведь – мужик богатый… И борти там у него, и мельница своя же…
– Так тогда его схватить сейчас же и припрятать куда-нибудь подальше… И как приедут отсюда… для сыску и допросу… сказать, что без вести пропал… Понял?
– Как не понять? Припрячем! – мрачно отвечал Куземка.
– Туда, пожалуй, верст двести наберется… Так ты для скорости везде по вотчинам моим бери себе коней с моей конюшни. Да живо…
– Послезавтра и на месте будем.
Князь выдал Куземке из ларца грамоту, сунул ему в руки небольшой сверток с деньгами и сказал:
– Коли все толково справишь – еще награжу.
– Много доволен твоею милостью, – ответил Куземка и, отвесив низкий поклон, скрылся за дверью.
И точно – на другое утро чем свет Куземка оседлал своего заветного аргамака, подвязал к следу порядочный мешок с дорожным запасом и съехал со своего двора задами, ни с кем не простившись и никому не сказавши, куда он едет и зачем он послан.
Не прошло и пяти дней, как «преображенские соседушки» подготовили царевне Софье и Оберегателю неприятность другого рода. По поводу освящения нового храма в обители Св. Саввы Сторожевского назначен был Правительницею поход туда, и в том походе должны были принять участие все царевны-сестры, одна из престарелых теток их, царевна Татьяна Михайловна, царь Иван Алексеевич с молодою супругою.
Дня за два до назначенного дня по Звенигородской дороге скакали взад и вперед нарочные с приказаниями, двигались обозы с провизией и крытые повозки с перинами и подушками, около которых шла вооруженная стража, пешая и конная, и ехали царские спальники, стряпчие и слуги, обязанные блюсти царское добро не только от хищения, но и от глаза и от всякой порчи.
В день, назначенный для похода, огромный поезд царевен, состоящий не менее чем из двадцати карет, колясок и колымаг, запряженных шестериками и восьмериками коней, двигался по дороге из Москвы, предшествуемый конным отрядом стрельцов Стремянного полка, а по бокам дороги сопровождаемый пешими стрельцами в полном вооружении, с бердышами и пищалями. Каждая из царевен ехала со своими ближними боярынями, с карликами и карлицами; с царевною Татьяною Михайловной ехали две старушки боярыни и две богомолицы, призреваемые ею. Впереди поезда в великолепной раззолоченной и расписной карете ехал Оберегатель с дьяком Украинцевым и с приближенными своими, окольничими Венедиктом Змеевым и Василием Нарбековым. Князь Алексей Васильевич и несколько молодых стольников верхами ехали о бок карет царевны Софьи и ее сестер.