Братья Стругацкие
Шрифт:
На их лекции-выступления народу приходило невероятно много. То есть практически все, кто там жил, и приходили: по триста — по четыреста человек, залы набивались битком. Это называется «окраинный эффект»: пруд пруди поклонников, истосковавшихся по общению и событиям (заметим в скобках, что у Стругацких и в Питере, и в Москве полупустых залов не было никогда). Но, конечно, окраинная публика — совершенно особенная. Там была одна девочка, переписавшая всё собрание АБС от руки и принёсшая АНу на автограф всю эту гору тетрадок. А другой их поклонник, совсем уже дедушка, наоборот, книжек у себя дома не держал: что прочтёт — с удовольствием, сразу передавал другому, но читал страшно много, и АБС тоже знал почти наизусть.
Лукина встретили, будучи на одном из островов. Владимир Петрович находился на катере, проплывавшем мимо и вычислил место пребывания классика. Рассмотрев в бинокль его массивную фигуру, Лукин
Забавным заключительным аккордом стало происшествие в день отлёта. Кто-то подарил АНу отличный охотничий нож, да уж больно длинное было лезвие, и погранцы в аэропорту сразу сказали: это, мол, боевой клинок, на борт нельзя с таким, положено конфисковать. И тогда АН прочёл им целую лекцию о холодном оружии: современном и старинном, европейском, русском и японском, и так заболтал товарищей в форме, что те сломались в итоге и шепнули: «Бог с вами. Проходите, писатели!»
А ещё в 1981 — м выходит довольно любопытная книжица — «Трудно быть богом» и «Хищные веши века» (по тексту издания в «МГ», но с новым оформлением) в бакинском издательстве «Азернешр». Войскунский помог в минуту жизни трудную, связал с полезными людьми ещё в конце 70-х, и дело тянулось, как водится. Год на книге стоит 1980-й, но экземпляры авторские добрались до АНа только уже в январе. Один такой он и подарил Алексею Вольдемаровичу с супругой. Необычна надпись на титуле:
«Любимым Шилейкам сию книгу скорби, скорбя душою, повергаю к стопам».
Книжечка страшноватая, конечно — на «газетке», с отвратительным качеством печати, в дрянном картонном переплёте и картинки соответствующие. Но разве это повод для скорби? Поводом для скорби было другое. Бакинские ребята, как, впрочем, и многие жители кавказских и закавказских республик, при любых властях сохраняли рыночную экономику, поэтому главным было для них — денег заработать. Вот и экономили на всём. К сожалению, чуточку перестарались — решили сэкономить даже на авторском гонораре. Заплатили меньше, чем написано в договоре, потом шарахнули второй тираж и за него решили не платить вообще (вот когда появлялись первые контрафактные тиражи!). Но не на таковских нарвались! Закалённые в боях с чиновниками АБС вступили в сражение-переписку и, кажется, выцарапали из азербайджанских издателей почти всё, что им полагалось.
Но какой был реальный тиражу этой полукустарно изданной книги, теперь уже не узнает никто. Я только помню, что как раз тогда активно заработал чёрный книжный рынок на Кузнецком мосту в Москве, и я туда регулярно захаживал. Добрых полгода я раз в неделю, не реже, встречался там с одним и тем же человеком, приносившим полный портфель экземпляров этого азербайджанского шедевра. Я покупал (по 10 рублей за экземпляр при номинале 1 рубль 40 копеек) кривоватые блёклые книжки на все деньги, какие у меня были, вначале обеспечил ими всех друзей, а потом создавал обменный фонд, за счёт которого заметно приблизился к цели — полному собранию АБС. Перечитывать любимые повести по этому изданию сегодня немыслимо, но, всякий раз беря его в руки, я с теплотой вспоминаю бакинских аферистов, подаривших радость стольким людям в те годы.
Очень странное время.
10 ноября 1982 года умер Брежнев. Помню ощущение тревоги и вместе с тем надежды. У нас ведь со сменой лидера всегда менялись и эпохи. Хуже уже некуда — значит, будет лучше. Не угадали. Получилось, как в анекдоте. Пессимист: «Хуже уже не будет…» — Оптимист: «Будет! Будет!» Видимо, как раз тогда и придумали. До рассвета было ещё два с половиной года. Но странным образом для АБС это были далеко не худшие времена.
Прямо тогда же, в 1982-м появилось и первое книжное издание «Жука в муравейнике» в лениздатовском сборнике «Белый камень Эрдени». И «Отель „У погибшего альпиниста“», наконец, удостоился книжного формата у себя на родине (после доброго десятка изданий за рубежом) — вышел в «Знании» симпатичным таким, очень западным на вид покетом и нормальным тиражом в сто тысяч.
«Жук», взбаламутивший всех ещё в журнальном варианте, вызвал теперь новую волну критики и дискуссий в КЛФ.
Наверно, ни о какой другой их книге не спорили так много, как об этой. Да и по сей день продолжают спорить. Многие друзья АБС обижались на беспросветный мрак (хоть и понимали, с чем он связан) и доказывали братьям, что нельзя так плохо относиться к собственноручно
Мне кажется, что сами АБС относятся именно к третьей категории. Именно поэтому (вкупе с высочайшим художественным уровнем повести) «Жук в муравейнике» и производит на всех до сих пор такое ошеломляющее впечатление.
Даже не знаю, с чем сравнивать финал «Жука» по силе его воздействия на читателя. Идеально выстроена вся последняя глава, а последний эпизод и, конечно, последняя фраза: «И тогда Майя Тойвовна Глумова закричала» — это стопроцентный нокаут.
Я очень хорошо помню своё ощущение после того, как дочитал последний абзац и отложил журнал в сторону. К этому моменту лишь одно чувство, пожалуй, владело мною почти безраздельно — огромное, безграничное сожаление о том, что я всё это узнал и вынужден теперь принимать в этом участие.
Я высказал именно такую мысль вслух, и мой умный, мой ироничный друг Лёша Денисов, прочитавший повесть раньше меня — он любую книгу брал первым, потому что читал быстрее — ядовито подколол:
— Ни в чём ты не будешь принимать участия, забудешь всё через день.
Наши отношения с Лёшей всю жизнь чем-то напоминают мне отношения Стаса Красногорова с Виконтом («Поиск предназначения»).
Но он оказался не прав. Ведь я-то, к сожалению, не был нормальным человеком. И я понимал, что с этой тайной на плечах мне ходить теперь до конца жизни. Что, прочитав повесть, я принял на себя ответственность, о которой не просил и в которой, право же, не нуждался. Что отныне я обязан принимать какие-то решения, а значит — должен теперь досконально понять хотя бы то, что уже понято до меня, а желательно и ещё больше. А значит — увязнуть в этой отвратительной тайне… И какую-то совсем детскую благодарность ощущал я к Стругацким, которые до последней своей книги старались удержать меня на краю этой тайны. И какое-то ещё более детское, почти капризное раздражение против них — за то, что всё-таки не удержали…
Я ни о чём не забыл через день. И через год не забыл. Я и сегодня помню это ни с чем не сравнимое ощущение от могучего вторжения придуманного Стругацкими мира в реальную жизнь. Я перечитывал «Жука в муравейнике» много раз. Я не нашёл ответа на вопрос.
А потом через пять долгих лет было продолжение — в тех же любимых журналах огромного формата. И «Волны» ужасно разочаровали меня. И ещё многих — таких же, как я. Мы-то, дураки, ждали конкретного сиквела с объяснением всех чудес и загадок, с продолжением жизненных линий старых знакомых персонажей, с ответами на так давно висящие вопросы. А это была просто ещё одна повесть о мире Полудня, сюжетно не имевшая никакого отношения к «Жуку», да ещё и написанная как-то уж слишком экспериментально — сплошные документы! А где проза-то, ёлы-палы?! Сама идея о том, что Странники — это не пришельцы, а людены, то есть люди на новом витке эволюции, мне скорее понравилась. Но, если честно, я бы, конечно, предпочел остановиться на гипотезе, что Странники на Земле — прогрессоры, она была бы конструктивнее для будущих продолжений. Не мог я тогда понять, что продолжений уже не будет! Понять не мог, но чувствовал, что выбранный авторами вариант финала подводил жирную и окончательную черту под миром Полудня. Это было слишком грустно, вот и раздражало, вот и разочаровывало. И уж тем более не мог я увидеть второго смысла, глубокого подтекста «Волн». Да и где мне было его увидеть, если не сумели даже ушлые редакторы и цензоры! Больше скажу: не разглядели тогда собственного подтекста и авторы. Впрочем, такое с ними и раньше случалось.