Братья

Ялкут Селим Исаакович

__

 __

Город был отдан во власть грабителей и убийц. Солнце плавало в черном дыму. Люди метались. Тот, кто хотел убить, гнал того, кто не хотел быть убитым. Женщины ползали по земле, обыскивая мертвецов, стены были забрызганы кровью. Готовы были поживиться куском окровавленной ткани, даже сандалией с мертвой ноги. Ворота и двери были распахнуты, за ними сновали быстрые тени. Потом хвалились, что лошади ходили в этот день по уздечки в крови. Так было в мечети, где язычники хотели укрыться, и во многих других местах. Была пятница, третий час пополудни. То самое время и место, где Господь закончил свою земную жизнь.

Я добрался до своих и узнал, что отец убит. Скорбь погасила мои желания.

Его похоронили рядом с церковью Святого Гроба, где служат теперь бедные рыцари Христа.

На следующий день грабеж кончился. Толпы отправились на Голгофу дорогой, которой восходил Христос. Пели гимны и сами дивились чуду. Не иначе, Божья воля привела нас под эти стены и помогла преодолеть. Шли все разом. Рыцари, владевшие мечом, крестьяне, отдавшие последние гроши, чтобы собраться в путь и не знающие другого оружия, кроме палок и камней, моряки из Генуи и Англии, разобравшие по бревну свои корабли, чтобы построить из них осадные башни, святые отцы, и простые монахи, как муравьи, взобравшиеся на стену, знатные дамы, терпевшие лишения со своими мужьями, и грешницы, за плату вдохновлявшие солдат, калеки и убогие, потому что Слово служило всем. Шло множество мужчин и женщин, слезы текли из воспаленных от солнца глаз, а души теперь были спасены. Франки, номанны, англичане, итальянцы, фламандцы, немцы, откликнувшиеся на Папский призыв, а вместе с ними греки, армяне, по своему чтущие Христа и примкнувшие к общему делу. Впервые за множество лет свободно били колокола христианских церквей. В прежние дни мира мусульмане изредка позволяли звонить вполсилы, чтобы унизить Евангелие. И те, кто побывал здесь простыми паломниками, клялись, что никогда этот звон не раздавался так торжественно как сейчас. Тысячи ног попирали святые камни, по которым прошел Христос. И когда взошли к церкви Святого Гроба, из дверей был вынесен Животворящий крест, на котором Господь принял муку за грехи рода человеческого. Крест этот был чудесным образом сохранен здешними пастырями, и теперь явился христианскому народу для обозрения.

Служил епископ Адальберт. В первых рядах стояли предводители воинства. Готфрид, Сент-Жилль, Танкред, оба Роберта — Фландрский и Нормандский, а за ними множество других мужей. Никто не уступал другому в доблести, но вели себя по разному. Танкред ужаснул многократными убийствами, язычники сдались ему, надеясь на обещанную милость. А Готфрид, наоборот, только вошел в город, положил оружие, доверив другим добывать победу. И хотя рядом еще отчаянно дрались, снял обувь и первым взошел на Голгофу. Всем, кого пленили его люди, подарил жизнь и не тронул даже пальцем. Граф Сент-Жилль не принимал участия в грабеже, но его рыцари отличились, чему я сам был свидетелем. Говорили, что граф так богат, что может умыть руки и спокойно дожидаться дележа добычи. Впрочем, всегда найдется тот, кто, питаясь собственной низостью, усомнится в чужом благочестии.

Покоренный город разделили между князьями. Каждый мог выбрать место, не стесняя других. Наш лагерь был с северной стороны в районе бывшего Патриаршьего города, где жили прежде бесправно немногие христиане. Между нашими пошли разговоры о близком будущем. Некоторые, выполнив обет, спешили вернуться в родные края, чтобы первыми донести благую весть. Другие собирались остаться в городе и уговаривали сомневающихся.

Ко мне подошел Артенак и предложил разделить с ним кров. Артенак был ровесником отца и слыл среди наших человеком скорее умным, чем деятельным. Он знал больше, чем остальные, и мог дать дельный совет. Герцог Готфрид дорожил его обществом и просил сопровождать его на переговорах. К тому же Артенак вел себя с подобающей скромностью. В его нынешнем жилище не было ничего кроме большой охапки сена, из которого нужно было сделать постель. Артенак оставил меня за этим занятием, а сам поспешил к Готфриду. От него я узнал, как складываются отношения между князьями.

Епископ настаивал, отдать Иерусалим под опеку Папского престола. Его доводы были понятны, ведь Папа воодушевил и организовал этот поход. Но князья справедливо полагали, что Иерусалим придется защищать оружием не менее, чем молитвой, и хотели, чтобы светская власть, по крайней мере, не уступала духовной. Потому верховную власть предложили сначала Сент-Жиллю. Здесь был умысел, граф получил благословение прямо из Папских рук и еще в Испании совершил первые подвиги за веру. Но упрямый кривой старик — так Артенак неуважительно назвал графа — отказался, сказав, что не станет носить лавровый венок там, где на Господа надели терновый. — Гордыни более, чем ума, — сказал Артенак, — но многие вздохнули с облегчением, зная

сварливый характер провансальца. И теперь предложили корону Готфриду. Причем от души, заслуги Готфрида были известны, и его чтили все — простые люди не менее рыцарей. Готфрид по примеру Сент-Жилля отказался, но (тут Артенак, усмехнулся и, видно, о чем-то умолчал) потом уступил многим просьбам. И только высказал условие — называться не императором, а защитником Святого города. Он не хотел обидеть подозрительного Сент-Жилля, который решил, что Готфрид показной скромностью заманил его в ловушку. После первой встречи князья расстались не вполне довольные друг другом, и окончательное решение не было принято.

— Я посоветовал Готфриду держаться с Сент-Жиллем, как можно мягче, — сказал Артенак. — Но я буду убеждать его не упустить власть. Если Сент-Жилль станет королем, мы завтра перегрызем друг друга и потеряем город быстрее, чем приобрели. Среди наших только Готфрид обладает холодным умом, только у него хватит мудрости утвердиться и укрепить власть.

На следующий день меня позвал к себе наш сеньор. Пока лекарь делал перевязку, он, кряхтя от боли, рассказал, как мой отец спас ему жизнь. Он спросил, что я хочу. И я не знал, чего желать.

— Ответь, — спросил он. — Знал ли ты такого Редживаля? Есть люди, которые говорят, что этого Редживаля убили на твоих глазах. А ты спас его убийцу, объявив его своим пленником.

Тут я вспомнил наставление Артенака. — Ты не видел, кто убил. — Говорил он мне. — И впредь ты должен говорить только это. И ничего другого. Ничего.

Перед сеньором я повторил. — Когда я обернулся на крик, Редживаль был уже ранен. Он бы не дал себя убить жалкому мальчишке. Тот, кто убил его, скрылся.

— Они говорят, было иначе — Сказал сеньор — Что ты не помог своему, и теперь защищаешь его убийцу. Сам Готфрид узнал об этом. Что скажешь?

— Только то, что сказал. Люди мои, я сам хочу ими распорядиться.

— Тогда я прошу тебя. Подари их. Готфрид просит тебя об этом. Мы сможем расплатиться, ты будешь доволен.

— После смерти Редживаля я оставил их в доме, который отметил своим именем. Я пришел сюда, и я здесь.

Лекарь закончил перевязку и вышел. Сеньор долго молчал.

— Значит, ты отпустил их. — Сказал он, наконец.

— Я должен был идти. Но дом принадлежит мне. Мой знак стоит на нем. И я собираюсь вернуться.

— Редживаль был одним из людей Сент-Жилля. Теперь, когда идут переговоры о судьбе города, и могут вспыхнуть старые обиды, герцог хочет оказать Сент-Жиллю услугу. Его люди требуют отомстить за убийство Редживаля. Они настаивают на своем, как и ты. Что скажешь?

— Позволь мне вернуться туда и решить.

— Пусть так. Учти, провансальцы злы на тебя. Ты находишься под нашей защитой, но будь осторожен.

Разговор был закончен.

— Я не мог поступить иначе. — Объяснил я Артенаку. — Но почему он не хочет подтвердить мое право?

— Ты имел право не уступать. Он защищал тебя, как в шахматах защищают пешку. Но есть и другие фигуры. Он дал тебе выбрать. И ты должен сам отвечать за этот выбор.

Что я мог ответить? Лицо девушки стояло передо мной. Оно звало меня. — Я вижу, ты действительно хочешь вернуться. — Сказал Артенак, читая мои мысли. — Я пойду с тобой. Не будем откладывать. К тому же, я вижу, тебе не терпится.

На рассвете мы отправились в путь. Нужно было использовать недолгое время, отделяющее ночную прохладу от удушливой дневной жары. Город был прибран. Уцелевших язычников заставили вывезти и сжечь мертвых. Грабеж закончился, теперь убийство наказывалось. Шатались беспокойные пьяницы, не отличавшие дневной свет от ночи. Появились старики, им нечего было терять, остальные еще прятались по убежищам и подвалам. Говорили, под Иерусалимом прорыты подземелья и многие обитают там, дожидаясь, пока остынет наш гнев. Везли в кожаных мешках воду. А чуть в стороне слышались мирные звуки городского базара. Он остался от нас по правую руку. Нам не нужно было таиться, но и не следовало без нужды попадаться на глаза нашим врагам. Улицы здесь представляют сплошные стены и трудно узнать, что происходит за ними. Но сам город лежит на холмах и часто открывается сразу весь. Сверяясь по башне, которую, как я узнал позже, называют Давидовой, я мог быть уверен, что иду правильно. Ближе к цели, я отыскал еще одну примету. Несколько кипарисов, которые здесь редкость, служили хорошим ориентиром. Так мы оказались на месте. Мой знак блестел и был заново наведен. Кто-то позаботился о моем владении. Улица оставалась пустынной, люди только просыпались. Слышались голоса и фырканье лошадей. Отсюда было уже недалеко от городских ворот, и улица стала намного шире и ровней.