Браво, или В Венеции
Шрифт:
— Уж не больны ли вы! — воскликнула гувернантка. — Отца Ансельмо, вероятно, вызывали по очень важному делу!
Монах откинул капюшон, под которым ему было трудно дышать, и все увидели мертвенную бледность его лица. Взор его, полный ужаса, блуждал по лицам окружающих, словно он силился вспомнить этих людей.
— Фердинандо!.. Отец Ансельмо! — поспешно поправилась донна Флоринда, не сумев, однако, утаить волнение. — Скажите что-нибудь… Вы страдаете!
— Болит мое сердце, Флоринда!
— Не скрывайте
— Страшное государство!
— Почему вы покинули нас? Почему в столь важную минуту для нашей воспитанницы.., когда решается ее судьба, ее счастье.., вас не было так долго?
Виолетта с удивлением взглянула на часы, но ничего не сказала.
— Я был нужен властям, — ответил монах, тяжелым вздохом выдав свое страдание.
— Понимаю, падре. Вы дали отпущение грехов осужденному?
— Да, дочь моя. И немногие оставляют эту юдоль такими умиротворенными, как он.
Донна Флоринда прошептала короткую молитву за упокой души усопшего и набожно перекрестилась. Ее примеру последовала Виолетта, и у дона Камилло, благоговейно склонившего голову рядом с прелестной соседкой, губы зашевелились в молитве.
— Это был справедливый приговор, падре? — спросила донна Флоринда.
— Нет! — с жаром воскликнул монах. — Или люди совсем утратили веру. Я был свидетелем смерти человека, более достойного жить, как, впрочем, и более готового умереть, чем те, кто вынес ему приговор. Что за страшное государство Венеция!
— Эти люди распоряжаются и твоей судьбой, Виолетта, — сказал дон Камилло. — И твое счастье будет отдано в руки этих ночных убийц. Скажите нам, падре, ваша трагедия имеет какое-либо отношение к Виолетте? Нас окружают непостижимые тайны, и они столь же ужасны, как сама судьба.
Монах перевел взгляд с одного на другого, и выражение его лица несколько смягчилось.
— Вы правы, — сказал он, — эти люди хотят распорядиться и жизнью Виолетты. Святой Марк да простит тех, кто прикрывает свои бесчестные дела его святым именем, и да защитит он ее своими молитвами!
— Достойны ли мы, падре, узнать то, чему вы были свидетелем?
— Тайна исповеди священна, сын мой, но позором покрыли себя живые, а не тот, кто ныне мертв.
— Узнаю руку тех, кто заседает там, наверху. (Так говорили в городе о Совете Трех.) Они годами попирали мои права, преследуя собственные цели, и, к стыду моему, должен признать, что, добиваясь справедливости, я был вынужден подчиниться им, что противоречит и чувствам моим и характеру.
— Нет, Камилло, ты не способен изменить самому себе!
— Моя дорогая, власти Венеции ужасны, и плоды их деятельности пагубны как для правителей, так и для подданных. Из всех порочных методов управления они используют самые опасные, окутывая тайной свои намерения, свои действия и свои обязанности!
— Ты прав,
— Мы говорим слишком дерзко для тех, кто живет под ее властью, — заметила донна Флоринда, робко оглянувшись по сторонам. — Раз мы не в силах ни изменить, ни исправить обычаи государства, нам следует молчать.
— Если мы не можем сделать иной власть Совета, надо попытаться ускользнуть от нее, — быстро проговорил дон Камилло, также, впрочем, понизив голос, и для безопасности прикрыл плотней окна и оглядел все двери. — Вы совершенно уверены в преданности слуг, донна Флоринда?
— О нет, синьор. Среди них есть и верные люди, находящиеся у нас в услужении долгие годы, но есть и такие, которых нанял сенатор Градениго, и это, несомненно, тайные агенты Совета.
— Так они следят за всеми! Я тоже вынужден принимать в своем дворце мошенников, хоть и знаю, что они наемники сената. И все же я считаю более разумным делать вид, будто мне неведомо их ремесло, чтобы не оказаться в таком положении, когда я не смогу даже ничего заподозрить. Как вы думаете, падре, мой приход сюда остался незамеченным?
— Было бы слишком рискованным полагать, что мы в полной безопасности. Никто не видел, как мы вошли, ибо мы воспользовались потайным входом, но кто может быть уверен в чем-нибудь, когда каждый пятый глаз принадлежит шпиону?
Испуганная Виолетта коснулась руки возлюбленного.
— Даже в этот миг за тобою могут следить и потом тайно приговорить к наказанию, Камилло, — сказала она.
— Если меня видели, в этом можно не сомневаться:
Святой Марк не прощает тех, кто дерзко нарушает его волю. Но, чтобы добиться твоего расположения, милая Виолетта, я готов на все. И ничто, даже более страшная опасность, не остановит меня.
— Я вижу, что неопытные и доверчивые души воспользовались моим отсутствием, чтобы переговорить друг с другом откровеннее, чем это позволяло благоразумие, — сказал кармелит с таким видом, словно заранее знал ответ.
— Природа сильнее благоразумия, падре. Монах нахмурился. Все следили, как выражение его лица, обычно доброжелательное, хоть и всегда печальное, менялось сообразно с ходом его мысли. Некоторое время царило полное молчание.
Наконец, подняв озабоченный взгляд на дона Камилло, кармелит спросил:
— Хорошо ли ты продумал, к каким последствиям может привести твоя безрассудная смелость? Чего ты достигнешь, возбуждая гнев республики, бросая вызов ее коварству, вступая в открытый бой с ее тайной полицией, пренебрегая ужасами ее тюрем?