Бразилия
Шрифт:
— Чудесны дела твои, Господи! Никак, черная девка, — прогудел за ее спиной чей-то баритон. Изабель обернулась и увидела Жозе Пейшоту; шляпы на нем не было, лицо его полыхало от солнечных ожогов и лихорадки, и он приближался к ней, занеся палаш. Его стеганая кираса разваливалась на куски, из нее комьями сыпалась вата; он настолько похудел и постарел от перенесенных лишений, что стал похож на старшего брата. Изабель подняла пику, но он отмахнулся от нее палашом, перерубив древко так близко от ее лица, что она почувствовала на щеках холодное дуновение ветра.
— Что привело тебя сюда? — спросил
Он пьян, поняла Изабель, от усталости и отчаяния, а может, и от кашасы. Индейской крови его матери явно не хватало, чтобы одному встречаться лицом к лицу с ужасами дикой природы. Он рассуждал вслух, как человек, с которого спали чары и он увидел еще более темное и страшное колдовство. Взгляд его мутных глаз остановился на Изабель.
— Негринья, за тебя в Баийи можно было бы выручить тысячу рисов, — решил он, — но все живые существа стали мне врагами. Прежде чем я очищу свое сознание от твоего загадочного образа, ты сослужишь мне службу и облегчишь мои тугие чресла. Не опуская правую руку с занесенным клинком, он начал, копаясь, расстегивать пояс на кожаных бриджах.
Изабель попыталась заговорить, но ужас сковал ей горло. Отвратительная вонь ударила ей в лицо изо рта Жозе, когда тот шагнул поближе и произнес:
— Клянусь Богоматерью, шевельнись только, и я отрублю тебе руки, как той ведьме. Назло сатане ты отправишься в ад с полным лоном и крепким христианином в утробе!
Сердце Изабель билось так, что едва не выскакивало из груди, она никак не могла решить, поддаться ли, а потом, когда он расслабится, улизнуть, или попытаться прямо сейчас выскользнуть из-под удара палаша Жозе. Он тяжел, как мачете, и опустится не сразу. Негодяй наконец расстегнул пряжку и выставил грязную серую шишку, пухлую и короткую, как у маленького Саломана, и такую же вялую. Смущение промелькнуло на его зверском лице.
— Ложись, дрянь! — рявкнул он.
От его половых органов исходил запах лежалого сыра. Изабель приказала себе опуститься на колени однако прежде чем ее дрожащие ноги повиновались, высокий белый бородатый мужчина возник позади Жозе, послышался свист, треск пробитой кости, и какое-то орудие на длинной ручке вошло в череп бандейранта. Жозе упал к ее ногам и забился в судорогах, как рыба на песке. В орудии убийства Изабель узнала ржавое тесло, которым выдалбливали каноэ, но кто был ее спаситель, этот белый мужчина с высоким лбом, стройной фигурой и печальными карими глазами? Она не знала его. Возможно ли это? Борода его была белесой и курчавой, но рот под усами был тем самым хорошо знакомым ей печальным и решительным ртом Тристана.
— Тристан! — тихо воскликнула она и, чтобы не упасть в обморок, опустилась на колени.
— Ах ты черная шлюха, — произнес белый человек, — ты чуть было не отсосала у негодяя, — и влепил Изабель такую пощечину, что она повалилась на песок рядом с телом бандейранта.
Невыносимые противоположные чувства — отвращение, ужас, изумление и облегчение — переполнили Изабель, и она зарыдала. Взгляд мужчины словно омывал ее дождем — так прошлой ночью омывали ее нежные прикосновения Ианопамоко.
— Откуда тебе известно мое имя? — Голос ее любимого стал немного выше, зернистее и мягче, в нем появилось небрежное равнодушие голоса белого человека, который знает, что к нему прислушиваются. Он попытался извиниться за пощечину. — Ублажив его, ты продлила бы свою жизнь на пять минут, не больше. Лучше умереть чистой. Когда твой народ станет наконец гордым? Та девушка-индианка плюнула ему в лицо, но не сдалась.
Перестав плакать, она пристально посмотрела на него; в глазах ее сверкал гнев.
— Тристан, как ты мог не узнать меня? Я решила сделать себя черной, чтобы ты стал белым. Шаман, живущий далеко на западе, там, где вершины гор покрывает лед, сотворил это чудо.
Он опустился перед ней на корточки, и она увидела перед собой бугорок его початка, скрытого под заношенными, старыми пляжными шортами; он коснулся ее волос, ее блестящего плеча, провел рукой по талии, приласкал гладкий бок и мускулистые бедра.
— Это ты, Изабель? — Он ощупал дрожащими пальцами ее полный рот и вертикальный фиолетовый бугорок посредине верхней губы. — Да, это ты. Это твои глаза.
Она почувствовала, как в темном пространстве ее черепа — этого театра духа — неимоверно кровавым рисовым пудингом накапливаются теплые слезы.
— Теперь ты будешь любить только мои глаза? Мои прежние холодные глаза? Пусть будет так, Тристан. Можешь не любить меня, просто пользуйся мной. Я буду твоей рабой. Ты уже бьешь меня. Ты уже слишком горд, слишком щепетилен и не хочешь поцеловать меня в губы. Когда у меня был твой цвет кожи, а у тебя — мой, я привела тебя, простого уличного сорванца, жалкого воришку, в квартиру своего дяди, где было больше дорогих вещей, чем тебе довелось увидеть за всю свою жизнь, ты озирался, глядя вокруг огромными, как тарелки, глазами и подарил мне кровь моей девственности, хотя это и причинило мне боль, ужасную боль. Я ведь ни разу не говорила тебе, как мне было больно в тот день. Ты был таким большим и грубым.
— Я не хотел быть грубым. У меня просто не хватало опыта.
Честный ответ заставил ее ответить столь же откровенно:
— Наверное, ты был груб настолько, насколько это было необходимо.
— Мы подарили себя друг другу, — сказал он. — Мы дали друг другу все, что у нас было. Где кольцо с надписью «ДАР»?
— Я отдала его шаману, чтобы ты стал белым и освободился от рабства. Такова была цена, запрошенная колдуном.
Даже зная, что она поступила самоотверженно, Изабель боялась говорить Тристану об этом. Словно не веря своим ушам, Тристан пробормотал: