Браззавиль-Бич
Шрифт:
Потом они, эти солдаты, сказали мне, что чуть не пристрелили меня из жалости. Я уверена, что это была шутка, но по их словам, они-то видели всего лишь грязное, взлохмаченное существо, которое махало флагом и выкрикивало, как они сочли, непонятные оскорбления в их адрес.
Двое белых оказались бельгийскими наемниками. Они были необычайно заботливы и предупредительны, так как в арьергарде у них, в расположении основного звена федеральной армии, меня дожидался мой подлинный спаситель, мистер Доблин, второй секретарь норвежского консульства. (Норвегия представляла в этой стране интересы британских подданных официального
На половину этой суммы уже претендовал некий везучий штабной капитан. Ян ускользнул от своих преследователей сравнительно легко. Он прятался остаток ночи и почти весь следующий день, потом вернулся в миссионерскую школу и обнаружил, что ее заняли под штаб-квартиру батальона федеральной армии.
Все это я узнала от мистера Доблина. К моменту, когда меня подвезли к взлетной полосе и посадили в самолет, летевший на юг, в столицу, Ян уже вернулся в Гроссо Арборе и воссоединился с Робертой. Мистеру Доблину тоже не было тридцати, возможно, он был чуть моложе меня. Он был темноволос, полноват и все время находился в состоянии сдерживаемого ликования по поводу своего участия в нашем спасении. Он похвалил мое самообладание. Мистер Вайль, сказал он, был в очень скверной форме.
— По-моему, он был уверен, что вас уже нет в живых, — доверительно сообщил мне мистер Доблин. — Нам нужно будет незамедлительно известить его, что вы целы и невредимы. — Я согласилась. Я предоставила мистеру Доблину связаться с Гроссо Арборе и передать туда хорошие новости.
Мы летели на юг в маленьком самолете с высоко поставленными крыльями и фиксированными неуклюжими колесами — он назывался не то «бобр», не то «бульдог» — что-то такое, в обществе восьми угрюмых раненых солдат федеральной армии, которых погрузили на борт бесцеремонно, как скрученные рулонами ковры. Я спросила мистера Доблина, почему они такие нервные и за ними никто не ухаживает.
— Они… они сами себе нанесли увечья, — объяснил он приличествующим случаю шепотом, еле слышным сквозь шум моторов. — Они летят домой, чтобы понести наказание.
Примерно через час самолет зашел на вираж над городом. В окно я видела лепившиеся кучками железные крыши, сверху они напоминали кубистский коллаж в серых и коричневых тонах. Я смотрела, как к нам приближается земля и становятся видны все новые детали пейзажа, пока самолет, повторяя в воздухе гигантскую дугу реки, совершал посадку в знакомом аэропорту.
Колеса коснулись земли, мы проехали мимо ряда МиГов на их обычной площадке. Я сразу подумала об Усмане, но сердце у меня не подпрыгнуло, как обычно, от радостного ожидания. Я еще не отошла от усталости и стала бесчувственной от перенесенных испытаний, решила я.
Мы не подъехали к обычным помещениям аэропорта, но подкатили к деревянной постройке у его ограды, где раненых сдали на руки местной полиции. Мистеру Доблину и мне пришлось тащиться пешком по послеполуденной жаре к залу прибытия. И только войдя туда и увидев киоск с пивом, прохладительными напитками и журналами, я сообразила, что у меня ничего нет: ни паспорта, ни денег, никакого имущества, кроме той одежды, которая на мне.
Мистер Доблин меня успокоил. Британский паспорт будет вручен мне очень скоро. Пока же он выдал мне весьма приличную сумму, за которую я расписалась
— Проведите в отеле несколько дней, — любезным тоном посоветовал он. — Подождите, пока прибудут ваши документы. Отдыхайте, ешьте, плавайте, живите в свое удовольствие. — Он прикрыл рот рукой и тоном конспиратора добавил: — Счет пошлют британскому правительству. — Он посадил меня в такси и сказал, что через пару дней позвонит мне в отель. Мне было ясно, что давно он так хорошо не развлекался.
В отеле ничего не изменилось. Да и с какой стати должно было, подумала я, но смутное разочарование все же испытала. Если на вашу долю выпали настоящие страдания, вам трудно примириться с тем, что мир остался к ним безразличен, и огорчительно, что они не оставили на нем никаких следов. Вы не можете понять его упорной, всепоглощающей занятости прозаическими земными делами.
Я взяла ключ от своей комнаты. С того времени, как меня спасли, я успела немного привести себя в порядок, но мне нужно было принять ванну и купить какую-то одежду. Однако сейчас я хотела увидеть Усмана.
Когда я шла по цементным дорожкам сквозь посадки тропических растений к его бунгало, меня охватило прежде незнакомое чувство добровольного отказа, кроткой покорности судьбе. Мистер Доблин был прав: мне необходимо прожить несколько дней только для себя, в полной праздности.
Я постучала в дверь Усмана, мне не ответили. Я заглянула в окно, увидела его одежду и вещи. Мне никогда не удаются сюрпризы: нужных людей не оказывается на месте; посвященные в мою тайну проговариваются; спрятанные подарки находят раньше времени; цветы доставляют не по тем адресам. Я подумала, что, во всяком случае, оставлю ему записку. «Угадай, кто?» — напишу я и укажу номер своей комнаты; это будет сюрприз качеством пониже, но все-таки…
Услужливая горничная отперла мне его дверь. Я вошла. Вдохнула его запах. В комнате было темно, я направилась к письменному столу, зажечь лампу. И наступила на что-то, приятно хрупнувшее у меня под ногой, как стерня в поле или скорлупка грецкого ореха. Я сделала шаг назад, раздался тот же хруст. Я вернулась к двери, зажгла светильник под потолком.
На полу валялось полдюжины его крошечных, запряженных слепнями аэропланов. Два я раздавила, смяла до неузнаваемости. Остальные четыре лежали там, где упали. Я подняла один. Слепень иссох, превратился в пустую оболочку с поджатыми, стиснутыми ножками. Я подобрала остальные и бережно положила Усману на стол. Записку оставлять было незачем.
В аэропорту я сидела и ждала в пустой комнате возле проходной. Правила входа на территорию теперь ужесточились, к ангару с МиГами никого не подпускали. Тут, во всяком случае, изменилось хоть что-то.
Я просидела почти час и выкурила три сигареты, дожидаясь, когда ко мне кто-нибудь выйдет. Наконец появился офицер ВВС, отутюженный, с безупречной выправкой. Кожа у него была светло-коричневая, глаза маленькие и глубоко посаженные. Я сказала, что Усман Шукри — мой близкий друг и я хочу знать, что с ним. Офицер доложил мне сразу, будничным тоном: Усман Шукри не вернулся с задания.